Глава 2.
В глубине Сибири

Содержание

• Глава 2

2.1. Зачем России морозная Сибирь? Ответ — в её главном природном богатстве

«Покорение Сибири», как назовут его позже историки, началось при царе Иване Грозном с похода казаков атамана Ермака. Фамилии в те годы носили немногие, и даже настоящее имя Ермака не известно, хотя есть версии, что он звался Ермолаем или Василием. Одни говорят, что слово «ермак» в те времена означало общий котёл, в котором варилась еда на команду казачьего судна, то есть было прозвищем. Другие утверждают, что звали атамана Еремей или даже Герман, а его прозвище было Токмак, от татарского слова, обозначавшего дубину.

Как бы то ни было, соратников Ермака на Руси звали «волжскими казаками», и их удалая жизнь состояла в основном из постоянных боёв с врагами, жившими вдоль границ страны. Их атаман, позже ставший героем народных сказаний, был, безусловно, личностью незаурядной. В нём, как и во всех остальных атаманах-первопроходцах, сочетались сразу черты и благородного разбойника наподобие английского Робина Гуда, грабящего богатых ради бедных, и талантливого военачальника, умеющего собрать вокруг себя буйных товарищей и, поддерживая среди них железную дисциплину, повести за собой в неизвестные земли, а также настоящего дипломата, способного быстро завести друзей среди бывших врагов.

В чём не сомневаются учёные, так это в том, что в конце XVI века купцы Строгановы, получившие от Ивана Грозного права на добычу соли на Урале, пригласили казаков Ермака защищать свои земли, страдавшие от набегов татар, или, как их называли русские, «сибирцев». Товарищей у Ермака было 540. В ответ на очередной набег в 1581 году казачья дружина, к которой присоединилось несколько сотен других воинов, набранных Строгановыми, погрузилась в 80 судов и вышла из окрестностей города Пермь, чтобы завоевать город-ставку татарского хана, известную как Кашлык, или Искер, и прекратить нападения. Обратно «на Русь» из походов, продлившихся несколько лет, вернулось лишь около ста товарищей Ермака. Остальные сложили головы в сибирских лесах.

В жизни уже тогда огромной России эти события остались бы малозначительным эпизодом, если бы не одно обстоятельство. Ермак разбил войско Кучума на Чувашском мысу и захватил его столицу, доказав тем самым, что сравнительно небольшие дружины могут бороться с целым царством. Так казачий атаман, хоть сам и погиб в 1585 году в засаде, показал простой и ясный путь своим последователям. В 1586 году казаки основали первый сибирский острог под названием Тюмень. Ещё год спустя пять сотен воинов спустились по Иртышу до впадения в него Тобола и возле разорённого Кашлыка-Искера построили второй острог, получивший название Тобольск — будущую столицу Сибири на ближайшие два века. Пару десятилетий спустя с основанием Енисейска под контроль русских переходит весь Енисей. После этого движение уже не остановить.

2.2. Сибирские остроги: центры влияния и давления на коренное население

Острогами в те времена называли небольшие поселения, наскоро окружаемые «тыном» — частоколом из заострённых брёвен. Задача острогов поначалу не в том, чтобы служить безопасным прибежищем для многочисленных крестьян из окрестных земель при нападении неприятеля, как это было в случае со средневековыми замками Западной Европы. Никаких сотен земледельцев в первые годы покорения Сибири вокруг поселений ещё не было, и вся еда («хлеб») была привозной. Это уже потом, в более пригодных для возделывания местах, в обычае стало ставить острог и сразу же заводить пашню, возделывая её самим или силами специально присылаемых пашенных крестьян.

Сибирские остроги — это оперативные военные базы, пункты для дальнейшего продвижения воинских отрядов вглубь территории. Тобольск, к примеру, казаки построили из своих же судов, на которых приплыли из Тюмени. Только в 1594 году наспех сделанная крепость заменена «кремлём», тоже деревянным, а посад, как называли торговую часть поселения при крепости, дополнительно укреплён. «Посадские», кстати, появлялись в острогах вскоре вслед за «служивыми», потому что торговать в Сибири всегда было чем (подробнее см. Глава 6).

В первые годы существования острогов их обороняли смешные по нынешним меркам силы. Гарнизон Березова, основанного в 1593 году, составлял три казачьих сотни. В Сургуте в 1596 году, накануне экспедиции против Пегой орды, насчитывалось 155 казаков. В 1637 году Якутский острог, основанный за пять лет до этого, защищало всего 30 казаков. В 1665 году Албазинский острог на Амуре, которому два десятилетия спустя предстояло выдержать героическую оборону от войск Китая, возродили из пепла 84 беглых казака. В 1681 году в Иркутском остроге, основанном за 20 лет до этого (или, если считать от постройки зимовья на острове Дьячьем около будущего Иркутска, за 29), жило 44 казака и 27 посадских людей.

При этом вооружённые стычки казаков с народами Сибири, начавшись с похода Ермака, не прекращаются ещё полтора века. Но никаких масштабных битв уже не происходит. Покоряясь неизбежности в лице суровых бородатых людей, снаряжённых пороховым оружием, местные охотники несут во всё новые остроги «белого царя» богатые дары. По традициям того времени, подданные платят ханам дань под названием «ясак». Теперь она полагается царю Московии. В 1637 году для сбора ясака и управления новыми землями создают целый орган власти — Сибирский приказ.

Ясак взимался преимущественно мехом, главным образом соболиным, из которого изготавливались самые роскошные шубы. Позднее дань также могли собирать и оленьими шкурами, и рыбой, и деньгами. Фиксированного размера взноса в казну поначалу не было: брали столько, сколько жители могли отдать. Размер ясака также мог зависеть от распространённости в данной местности конкретных видов животных, численности племени или семейного положения — женат охотник или холост.

В итоге с одного облагаемого, «натягивающего лук», то есть взрослого охотника, могло требоваться где-то и по одному соболю, а где-то и по пять. Но учитывая, что на промысел в тайгу выходили самые искусные охотники, выполнять норму им приходилось сразу за многих сородичей. К тому же добывать соболя можно не круглый год: начинали промысел в октябре-ноябре, а заканчивали в марте, поскольку к лету зверёк линяет.

Правда, сибирские леса тогда ещё богаты соболями. В XVII веке, как выяснят позже историки, один хороший охотник мог добыть за год и сто, и двести соболей, а «бедный» — до 30. Но всё же ясак был тяжёлым бременем для местных народов. И собирать его в полной мере у властей чаще не получалось, чем получалось.

Сведения о взимаемой дани фиксировали в специальных документах, «окладных книгах». В 1697 году, век спустя после Ермака, в восьми из 19 сибирских городов ясак платили только деньгами, в десяти — только пушниной, а в одном — и мехами, и деньгами. Но недобор велик — по отдельным местностям до 80%. Ожидали собрать за год 40 879 соболей, а получили только 19 013 шкурок. К слову, платить дань со всей Сибири на тот момент полагалось всего-то 25 655 «ясашным людям». Другая часть мехов шла от вольных охотников-промысловиков, которые обязаны отдавать казне десятую часть от добытого.

Вместо драгоценного соболя можно сдать шкурки животных попроще, например, три куницы, 50 хороших или 100 плохих белок. Шкурку соболя, принимая его как дань в Сибири, в XVII веке оценивают в рубль или несколько рублей. Продать соболя в Европе можно уже за две-три сотни рублей. Также пользуются спросом в Москве и за границей бобры, выдры, лисицы, горностаи, песцы, «камчатские коты» (нам они известны как морские котики), хорьки, «сивучи островные», выхухоли, корсаки, зайцы, рыси и другие «кошки домовые и степные».

По расчётам исследователей, в середине XVII века Сибирь в среднем даёт России только соболей до 145 тысяч шкурок в год, а Сибирский приказ — до 20% от всех доходов казны. Это огромное богатство, и чтобы продолжать его получать, нужно было непрерывно двигаться вглубь сибирских лесов, основывая всё новые поселения и приобретая всё новых подданных.

Так в погоне за «мягкой рухлядью», как ещё называют меха, в поисках «новых неясашных народов» казаки, которыми после Ермака командуют десятки и сотни атаманов, шли на север и восток, переходя реки, горы и леса, пока не вышли к Тихому океану. Случится это относительно быстро: в 1639 году. Выступив из Бутальского острога в поход к реке Чиркол (нынешние историки считают, что это был Амур) и «серебряной горе» Оджал, отряд из 20 казаков под началом Ивана Москвитина оказался на Охотском, или, как его именовали тогда, Ламском море (от эвенского слова лам — «море»). Где-то за ним лежали Камчатка, Чукотка и Аляска, куда русским людям ещё только предстояло добраться.

2.3. На пути к «хлебной реке»: чем так манила казаков страна Даурия?

Открытия на Севере нынешнего Дальнего Востока достаются первопроходцам дорогой ценой. Им приходится преодолевать льды, терять товарищей в борьбе не только с враждебными племенами, не желающими платить ясак, но и с жестокой природой. Самые страшные враги в северных экспедициях — мороз, голод и цинга, болезнь из-за недостатка витамина С, которая начинается с кровотечения дёсен и выпадения зубов, а заканчивается гибелью из-за внутренних кровотечений и падения иммунитета.

Несмотря эти и другие трудности, русские казаки Федот Попов и Семён Дежнёв, выйдя на семи судах в северное море, в конце сентября 1648 года огибают мыс Большой Каменный Нос, оказавшийся крайней северо-восточной оконечностью Азии, и летом 1649 года основывают будущий Анадырь. Но параллельно с тяжёлыми северными исследованиями уже идёт изучение Приамурья, где всё гораздо проще: теплее, обильнее и понятнее.

В 1639 году казак Максим Перфильев получает сведения о реке Шилке, якобы «впадающей в море», но возвращается из-за нехватки продовольствия. В 1640 году казак Курбат Иванов, составитель первой карты Байкала, уточняет: Шилка — это приток другой, более крупной реки (на самом деле Амур тогда назывался на всём протяжении по-разному, и название «Шилка» применяли для его верховьев).

К этому моменту сибирские власти уже знают, что где-то в тех пределах лежит страна Даурия, населённая даурами — сведения об этом приносит в 1640 году письменный голова, то есть фактически заместитель воеводы Еналей Бахтияров. В честь дауров, монголоязычного народа, родственного киданям (они же «китаи»), кстати, получает название и крупнейший тогдашний сосед России на востоке — Китай. Хотя это, конечно же, ошибка: Даурия — это совсем небольшое государство, и испокон веков она сама является объектом агрессивных притязаний со стороны более крупных государств, включая новую манчжурскую империю Цзинь.

Несколько лет проходят в бесплодных попытках достичь Амура, или, как его уже прозвали, «хлебной реки», через реку Витим. Но казаков останавливают множество мелей, порогов и лесных завалов. И вот в 1643 году одному из отрядов попадается тунгусский шаман Томканей, который не просто бывал на Амуре, но и знает более удобный путь к нему: через приток Лены Алдан по рекам Учур и Гонам до волока, а дальше — через Брянду, впадающую в Зею, непосредственно в Амур.

Якутский воевода Пётр Головин решает, что пора снарядить большой отряд, и во главе его ставит письменного голову Василия Пояркова родом из дворян. Тому поручено привести дауров, которыми управляет «князь Ловкай», под власть царя. Отряд из 112 казаков, 15 «гулящих людей» (охотников-промысловиков), двух сборщиков ясака, двух переводчиков и одного кузнеца выходит в июле 1643 года. В толмачах — тот самый Томканей и ещё один тунгус Лавага, бывший в походе с Иваном Москвитиным.

Осенью 1644 года отряд Пояркова достигает устья Амура, пройдя земли «дючеров» (народ, населявший земли от устья Зеи до устья Уссури), «натков», или «гольдов» (теперь их называют нанайцами) и «гиляков» (нивхи — коренные обитатели Сахалина и Нижнего Приамурья, см. подробнее Глава 4). Последние единственные согласились добровольно перейти под власть русского царя. Из устья Амура отряд Пояркова вернулся по морю, горам и рекам к Алдану путём Ивана Москвитина летом 1646 года.

Примечательно, что пока Поярков странствует по Приамурью, в Даурию найден и опробован охотниками ещё один путь: через правый приток Лены, порожистую Олекму, до реки Тугирь, а оттуда по волоку до реки Урка, и далее — сразу в Амур. Доступность этого пути вызывает горячие споры, и в первую очередь возражения вернувшегося Василия Пояркова, отстаивающего путь через Алдан. Правда, после проверки ещё одним отрядом доступность маршрута подтверждается.

Как раз его и использует последователь Пояркова, которого мы знаем под именем Ерофея Хабарова.

2.4. Провал на Амуре: почему частная экспедиция Хабарова так и не смогла обеспечить России присоединения Приамурья?

В первых документах своего времени, в которых есть упоминание о нём, будущий землепроходец назван «Ярофейко Павлов устюженин, прозвищем Хабаров», то есть выходец из Устюжского уезда. Позднее ему в вину поставят то, что он, являясь крестьянином, замахнулся на дела государственной важности. В Сибирь Хабаров, по рождению помор, приходит как охотник и торговец. К середине века, кроме соболей, он торгует собственным хлебом, выращиваемым в устье реки Куты. Его сельскохозяйственный успех совпал с прибытием в Якутск воеводы Петра Головина, перед которым поставлена сложнейшая задача: выяснить, возможно ли где-то на Лене выращивать хлеб, чтобы обеспечивать продовольствием Восточную Сибирь самостоятельно, «а ис Тобольска хлеба не посылать».

Воевода начал с того, что занял у Хабарова зерна, а потом отобрал у него пашню, сделав «государевой». Тот взял новый участок, уже на Киренге, но с первого тамошнего урожая Головин забрал пятую, а не десятую часть урожая, а когда Хабаров запротестовал — отобрал и эти земли. После того, как Хабаров отказался помочь «дырявой» якутской казне, его упекли в тюрьму. Об этом известно из пространных жалоб Ерофея на «разорившего» его воеводу, сохранившихся в архивах. Неправота Головина, кстати, позже была признана Сибирским приказом, но компенсации от сменивших его воевод Василия Пушкина и Кирилла Супонева, тоже невзлюбивших Хабарова за независимый характер, он так и не получит.

И вот в 1648 году снова меняется власть: воеводой в Якутске становится Дмитрий Францбеков из ливонских немцев. Не имея влиятельных родственников в России, в Сибири он надеется разбогатеть. Денег в казне Якутска, между тем, всё так же нет. И когда Хабаров просит отправить его в экспедицию на богатый хлебом, соболем и серебром Амур «без государева жалования», то есть за собственный счёт, причин для отказа новый воевода не имеет. Скорее, он даже обрадовался, ведь репутация Хабарова превосходна, и люди, которых он зовёт в поход, откликаются с охотою.

Францбеков даже позволит Хабарову взять в долг, под «кабальную запись», кое-какое снаряжение из казны, а позднее начнёт давать и собственные деньги, и не просто так, а «в рост» — под ставку, достигавшую 50%. Не вернув долг, человек попадал в кабалу — личную крепостную зависимость, фактически в рабство. (К 1651 году долг Хабарова перед Францбековым составит колоссальные 7 000 рублей. Откуда их взял некогда бедный воевода, понятно — за счёт поборов).

Куда Хабаров тратит деньги? Суда-дощаники, паруса для них и снасти, порох, свинец и ружья-пищали, котлы и топоры ему приходится выкупать, да и промышленники в ватагу нанимаются не бесплатно, а как «покрученники». Взамен на долю от добытых соболей и работу хозяин был обязан обеспечить покрученника всем необходимым для похода. Одеть, выдать снаряжение для охоты и рыбалки, дать «запас» (мука, крупа, соль, сухари). Снарядить одного человека по тем временам обходится в 20-40 рублей. Ещё часть людей присоединятся к походу на собственные средства («своеуженники»), но и они нанимают себе покрученников. Выходит, вся ватага опутана долгами, а наибольший долг лежит на самом Ерофее Хабарове. В 1652 году на далёкий Амур в погоню за ним даже послали специального человека — взыскивать с Хабарова («править») часть долга, «как минется Даурская служба».

Первоначально ватага Хабарова состоит из 70 людей, в 1650 году к ними присоединяются 117 «вольных охочих людей» и 33 «жалованных служилых казака». К 1653 году у него 320 человек. Такими небольшими силами хабаровцы занимают городок даурского князя Албазы (будущий Албазинский острог), где и проводят первую амурскую зиму, но предводителю уже очевидно, что Приамурье считанным сотням людей не удержать. В 1651 году он призывает якутского воеводу запросить помощь из Москвы, полагая, что для обороны амурского рубежа, где для торговли появляются «богдоевы люди», то есть представители Китая, требуется не менее 6 тысяч служилых. В Москве даже начинают собирать 3-тысячное даурское войско, но этой идее не было суждено реализоваться.

Необходимость существенных подкреплений вскоре подтверждает сама жизнь. В месте очередной зимовки, в Ачанском остроге на мысе Джари в нынешнем Хабаровском крае, товарищи Хабарова сидят в осаде дважды. Первыми на них нападают около 800 ачанов и дючеров, вторыми являются две тысячи маньчжуров, когда узнают, что жители Амура начали соглашаться платить ясак русскому царю. Оба вражеских войска разбиты, но нападения более крупных отрядов закончились бы плачевно.

Оценки Хабарова, как показало будущее, были весьма трезвы. Именно из его «отписок», или докладов воеводам, сделанных уже из похода в Даурию, современники узнали, что «будет тот Амур вторая Волга» и «против всей Сибири будет та земля украшена и изобильна». «И та новая Даурская земля будет государю второе Сибирское царство, и впредь будет та Даурская земля прочна и постоянна», — пишет опытный промышленник.

Не ошибается он и в военных перспективах удержания Приамурья. Например, про Албазинский острог пишет, что это «самое крепкое место», где можно выдержать осаду с запасом хлеба «хоть пять лет». Он же определяет, что нужен острог в устье Зеи, на месте будущего Благовещенска, и с этими доводами согласится даже посланник царя дворянин Дмитрий Зиновьев, отправленный на Амур для инспекции успехов Хабарова — они встретятся в 1653 году. Правда, на этом их согласие кончится. Зиновьев объявляет Хабарову об отставке и увозит его «на суд» в Москву, собрав заодно все жалобы недовольных и прикарманив часть имущества отряда. Суд Хабаров выиграет, получив даже низшее дворянское звание «боярского сына», но долгов ему никто не простит и на Амур обратно не пустит.

Русские, разумеется, продолжают осваивать Приамурье и без Хабарова. Но тут на действия на востоке накладываются события на западе. Начинается война Московского государства с Речью Посполитой (1654-1667 гг.) и со Швецией (1656-1658 гг.). Никакого подкрепления в Даурии приказано не ждать, а полагаться только на собственные силы. Их малочисленность в итоге и погубит русское Приамурье.

В 1665 году группа мятежников под началом Никиты Черниговского бежит в Албазин, «который, после разгрома Степанова, был пуст», как отмечает в своих записках Геннадий Невельской. Нерчинский воевода Афанасий Пашков прощает преступников, тем самым разрешая им действовать дальше. Те снова обкладывают ясаком окружающие племена, основывая всё новые остроги, и в 1684 году власти решают, что можно основать новое воеводство — Албазинское. Пост воеводы достаётся Алексею Толбузину.

Встревоженные усилением русского влияния на Амуре, в 1685 году маньчжурские войска берут Албазинский острог приступом. Казаки восстановят его в том же году и выдержат жестокую осаду в 1686-м, но дипломаты решают судьбу новых земель по-своему.

В 1689 году гарнизон покидает Албазин, уничтожив укрепления и припасы, а в 1690-м году опустеет и остальной Амур. Казаки уходят в Нерчинск в соответствии с условиями Нерчинского договора между Русским царством и империей Цин. Несмотря на то, что условия соглашения были по-дипломатически витиеваты и границу устанавливали весьма расплывчато, после подписания договора русские официально покинут Амур почти на два века. Вернёт их туда только Муравьёв, подписав Айгунский договор (1858 г.).

2.5. «Сибирский Петербург»: от острога на краю земли до скрещения торговых путей Европы, Америки и Азии

Острог в Иркутске, построенный в 1661 году, был типичным сооружением для той поры: всего девять саженей в длину и восемь в ширину (то есть 19,5 на 17 метров). Уже в 1670 году он «погнил и развалился врознь», и пришлось строить новый, посерьёзнее: 50 на 50 саженей (108 на 108 метров), с тремя башнями, средняя из которых, Спасская, была проезжей — через ворота в ней попадали за ограду.

Проезжавший через острог в 1675 году Николай Спарафий писал: «Острог Иркуцкий стоит на левой стороне реки Ангары на берегу (на самом деле на правом берегу реки, но Спарафий определял сторону по направлению своего пути с запада на восток), на ровном месте, и острог строением зело (очень) хорош, а жилых казацких и посацких дворов с 40 и больше, и место самое хлебородное».

На будущее Иркутска повлияло, конечно, не только то, что в его окрестностях было можно выращивать хлеб, обеспечивая продовольствием все ближайшие поселения. Острог основан на пересечении важнейших Прибайкальских путей. Река Ангара, этот удобный водный путь, соединяет город с Байкалом и впадающими в него реками, с одной стороны, и с Енисеем с другой. К северу от Иркутска лежит Якутия, чрезвычайно богатая пушниной.

Таким образом, будущий город оказался ключевой точкой пути с запада на восток и центром заселения Восточной Сибири, и это способствовало быстрому росту его населения. В 1699 году в Иркутске 1000 жителей, в 1791 году — 9522 жителя, в 1836 году — 19 569 жителей.

Чертёжная книга Сибири 1701 года, составленная при Петре Первом, отмечает вокруг города «пашенные места», кочевья бурят и эвенков, зимовья промышленников, добывавших пушнину и рыбу, «соболиные промыслы», мельницы, соляные шахты, места добычи слюды и железной руды, а также плавильни — небольшие заводы, которые изготавливали из руды железо.

Кстати, слюда, или, как её называли в Западной Европе, мусковит, Vitrum Moscoviticum («стекло Московии» на латыни), была в те годы ценным экспортным товаром, которого тоже ожидали от Сибири. Царь велит «сыскать слюду, наломать её, для образца прислать к Москве в Сибирский приказ, стараться продавать в Китай». И к 40-м годам XVII века бассейн реки Витим под Иркутском становится одним из крупнейших центров добычи высококачественного мусковита.

Россия в те времена торговала со своим ближайшим соседом Китаем только через один приграничный город под названием Кяхта, причём торговля носила меновой характер: русские товары обменивались на китайские. Иркутск как крупный по меркам тогдашней Сибири населённый пункт, где к середине XVII века жило множество купцов, стал извлекать огромную выгоду из близости к Кяхте, особенно после того, как торговать там разрешили не только официальным представителям двух государств, но и частным лицам.

Из китайских товаров в Иркутске можно раздобыть: ткани (дабу, китайку, шёлк и полушёлк, тюль), чай («байховый» — зелёный и «кирпичный» — в твёрдых плитках, чёрный), тушь. В Россию из Кяхты также шли табак, драгоценные камни, фарфор, сахар-леденец и ревень, являвшийся объектом государственной монополии. Покупать или продавать этот лекарственный корень кому-либо, кроме представителей казны, было строжайше запрещено. В Европе китайский ревень, продававшийся как «русский ревень», использовался как краситель для кож и тканей.

В это же время Иркутск становится важнейшим центром распределения по Восточной Сибири товаров из центральной России, с ярмарок Москвы и Нижнего Новгорода.

Путь на восток был очень тяжёл, пока в середине XVIII века из Екатеринбурга в Сибирь не проложили Московскую столбовую дорогу, или Московский тракт (и тогда от Москвы до Иркутска стало ровно 5093 версты). А до этого товары несколько раз перегружали на разные суда, перенося между реками по волокам. Движение шло в основном против течения, так что требовалось тянуть тяжёлые ладьи лошадьми или даже людьми. Дороги на волоках были плохими.

Неудивительно, что купцы, такими трудами привозившие что-то в Иркутск, увеличивали цену по сравнению с закупочной в несколько раз. Так, пуд сахара, продававшийся в Архангельске за 5 рублей, в Тобольске стоил уже 7 рублей, в Енисейске — 10 рублей, а в Иркутске — от 14 до 20 рублей.

Далее из Иркутска европейские товары попадали по Ангаре, Лене, Байкалу, Селенге и Амуру вглубь Дальнего Востока, добираясь в конце-концов до Камчатки, Чукотки, Алеутских и Курильских островов и русских поселений на Аляске. Сама география города свидетельствовала об основных торговых направлениях. Выезды из Иркутска, где стояли ворота, назывались: Московский, Якутский, Заморский (на Забайкальскую дорогу) и Кругоморский (на тракт, который тоже вёл к Байкалу и затем «вокруг моря»).

Новые возможности для иркутского купечества открылись в самом конце XVIII века. В 1787 году известный мореплаватель Григорий Шелехов, руководитель первой экспедиции в Русскую Америку, основал торговую компанию, назвав её «Американской». Иркутские купцы приняли в ней участие капиталом. После поглощения нескольких других частных торговых компаний в 1798 году образовалась Соединённая американская компания, в которую вошло 20 богатейших купеческих династий Иркутска. На следующий год её «принял под покровительство» под названием Российско-Американской компании (РАК) сам император Павел Первый, и в 1800 году Главное управление было переведено из Иркутска в Петербург.

Но в Иркутске остались «американские казармы», в которых хранились припасы, закупленные для служащих и матросов РАК, и жили сами люди, нанятые для «морского вояжа». Для поселений Русской Америки отправлялись через Иркутск хлеб, железо, паруса и другие необходимые товары. Здесь же готовились штурманы для кораблей РАК.

Середину XIX века Иркутск встречал весьма значительным торговым городом. Крупные иркутские купцы Сибиряковы, Трапезниковы, Баснины, Мыльниковы и другие контролировали доставку товаров из Европейской России, торговлю с Китаем, по дешёвке скупали пушнину и продовольствие, перепродавая её затем с большой наценкой, занимались предоставлением денег в долг, поставками товаров для казны, а с 1830-40-х годов ещё и добычей золота.

Вот этому-то городу, который современники вслед за поселившимися близ Иркутска ссыльными участниками восстания декабристов, осуждёнными на каторгу, прозвали «Сибирским Петербургом», на первый взгляд небольшому и глубоко провинциальному, но на деле полному международных капиталов и проектов, поддерживающему оживлённые денежные связи с половиной населённого земного шара и стоящему на пересечении путей в Азию, и предстояло стать точкой, откуда начнётся присоединение к России Приамурья.

Правда, очень скоро оперативным центром событий станет сущее захолустье — казачья станица Чита, в которой в 1851 году проживало лишь 659 жителей. С подачи генерал-губернатора Муравьёва она становится в том же году административным центром новой Забайкальской области, «откусившей» от Иркутской области сразу два округа из пяти, Верхнеудинский и Нерчинский, и центром Забайкальского казачьего войска, а чуть позже — точкой начала знаменитых экспедиций на Амур, с которых началось практическое освоение Приамурья (подробнее см. Глава 7).

2.6. Сибирские администраторы до Муравьёва: лиходеи и таланты

Назначенный в 1848 году генерал-губернатором Восточной Сибири Николай Муравьёв, приехав в свою резиденцию в Иркутске, пишет, что «нашёл здесь весь народ под влиянием и в руках, так сказать, богатых торговцев, промышленников и откупщиков». Все государственные служащие, с сожалением констатирует генерал-губернатор, «почти без исключения на содержании и в услугах» богачей. Сибирские же купцы и промышленники «ко всему равнодушны, кроме своих выгод», добавляет генерал-губернатор в отчёте государю.

О сибирских правителях нужно сказать несколько слов особо. Со времён Ермака отдалённость сибирских мест способствовала многочисленным злоупотреблениям со стороны местного начальства (от которых «служилые» бежали всё дальше и дальше, невольно тем самым способствуя изучению и освоению новых земель). До Москвы и Петербурга из Сибири было и впрямь далеко. Жаловаться было сложно, даже опасно, и поэтому нарушения принимали огромный масштаб. Сибирские управители не стеснялись практиковать пытки, грабежи, хищения, взятки, обложение налогами сверх нормы, беспробудное пьянство и «царский» образ жизни.

Показателен уже самый первый пример. Сибирская губерния с центром в Тобольске была учреждена в 1708 году. Первый сибирский губернатор князь Матвей Гагарин закончил свою жизнь на эшафоте в 1721 году «за неслыханное воровство». С тех пор за правителями Сибири закрепилась дурная слава, и из числа «сибирских лиходеев и кровопийц» выбивалось лишь несколько светлых личностей.

Упомянуть можно Фёдора Соймонова, талантливого исследователя Белого и Каспийского морей, попавшего в Сибирь в ссылку и ставшего в конце-концов здесь губернатором (1757-1763 гг.), и крупного государственного деятеля Михаила Сперанского, ближайшего сподвижника императора Александра Первого, который после опалы неожиданно получил поручение провести ревизию Сибири, став её генерал-губернатором (1819-1821 гг.). Одним из результатов ревизии Сперанского стало разделение Сибири на Западно-Сибирское генерал-губернаторство (со столицей в Омске) и Восточно-Сибирское, или Иркутское генерал-губернаторство.

Перетряхнув сибирское управление, Сперанский также отправил под суд сразу и генерал-губернатора Ивана Пестеля (о нём говорили, что он «правил Сибирью 11 лет, не выезжая из Петербурга», но суд его, впрочем, оправдал), и его подчинённых — иркутского и томского губернаторов, а также 48 чиновников и около 250 представителей власти у коренных народов. Почти 700 сибирских служащих лишились должностей за злоупотребления, принимавшие подчас чудовищные формы. Например, в городе Енисейске (Томская губерния) его городничий Куколевский ездил по улицам в экипаже, в который вместо лошадей были запряжены его же подчинённые, осмелившиеся пожаловаться на городничего вышестоящему губернатору.

К середине XIX века в России было 10 генерал-губернаторств, и генералы, обычно занимавшие эти должности, были слабо подготовлены к административной деятельности — их коллеги часто отзывались о них обидно, но метко: «невежественные самодуры». Губернаторов, занимавших должность ступенью ниже, было принято назначать из гвардейских полковников, которые получали генерал-майорский чин при переходе в Министерство внутренних дел. Эти потомственные дворяне, назначаемые на столь ответственные посты, зачастую не имели даже системного образования, только домашнее.

Николай Муравьёв закончил Пажеский корпус первым учеником, но затем долго служит в армии. В 1833-1838 годах, правда, он в отставке, занимается управлением казённым имением в Виленской губернии, доходы от которого пожалованы во владение его отцу, а потом опять возвращается в армию. До последнего он сомневается, стоит ли идти служить по гражданскому ведомству, и всей душой стремится обратно на Кавказ. Но судьба распорядится иначе.

Предшественник Муравьёва Вильгельм Руперт отстранён от должности Восточно-Сибирского генерал-губернатора по результатам правительственной ревизии, обнаружившей многочисленные злоупотребления. От суда бывшего генерал-губернатора спасла, как говорили, только собственноручная резолюция императора: «Уволить по прошению». Возможно, государь вспомнил, что в 1825 году, во время восстания декабристов, Руперт защищал Зимний дворец с сапёрным батальоном. Впрочем, современники характеризовали его как человека доброго, а Геннадий Невельской в своих воспоминаниях, изданных посмертно супругой, упоминает, что именно Руперт донёс-таки до престола «важное значение Приамурья».

2.7. Восточная Сибирь спустя полвека после Муравьёва

К началу XX века в состав Иркутского генерал-губернаторства возвращается Забайкальская область. Теперь из «белого дома», который когда-то занимал Николай Муравьёв, снова управляют Енисейской и Иркутской губерниями и двумя областями — Забайкальской и Якутской, а всего территорией в 7 млн квадратных вёрст с населением 2,4 млн человек.

С эпохи обретения Дальнего Востока прошла половина века, а в Восточной Сибири почти ничего не изменилось. Промышленность представлена кустарной выделкой кож, овчин и пушнины, несколькими солеварными заводами и двумя заводами по производству чугуна и железа. Добыча золота падает, хотя добыча угля резко выросла — он теперь очень нужен для Сибирской железной дороги.

Последняя в период, когда по ней массово отправлялись войска на восток, во время волнений 1900 г. в Китае и особенно в русско-японскую войну 1904-1905 гг., стала настоящим драйвером роста для угольной промышленности. Принесла она и кое-какие другие улучшения. Например, все товары из Европейской России стали дешевле, а в регион наконец-то проникает маслоделие. А главное, в регион потекли люди.

За 15 лет, с 1896 по 1910 гг., в Сибирь приехало почти 9 млн переселенцев. Большинство из них, разумеется, осталось в Западной, но что-то досталось и Восточной. Например, население Иркутска выросло с 51,5 тыс. жителей в 1897 г. до 90,8 тыс. жителей в 1909-м. Первый водопровод уже охватил центральную часть города, а на главной иркутской улице появилось электрическое освещение. Но город остаётся глубоко торговым: при общем торговом обороте в 70 млн рублей за 1912 год промышленность Иркутска произвела товаров всего на 2 млн рублей.

В 1908 году Иркутский генерал-губернатор Андрей Селиванов докладывает императору: добыча соболя «производится по обычаям предков и носит хищнический характер», в Енисейской и Иркутской губерниях «для потребностей местного рынка скота не хватает, и он доставляется из Монголии и Западной Сибири», а в низовьях Лены и по её притокам до сих пор нет развитой рыбной промышленности: «Способы ловли и консервирования очень примитивны, и из богатого улова много очень ценной по сортам рыбы выбрасывается после вырезания части (так называемых „пупков“)».

В целом же жизнь в Восточной Сибири по-прежнему полна сложностей. Даже вполне благополучные территории преследует постоянная угроза голода. В 1907 г. в Аян с населением около 350 человек всего-то не прибыл пароход с продовольствием. Припасы пришлось экстренно перевозить из Нелькана. По Колыме в том же году случился «полный неулов рыбы», который пришлось компенсировать из средств бюджета. А в 1905 г. «всё восточное Забайкалье постиг полный неурожай хлебов и трав вследствие продолжительной засухи».

Для населения срочно закупили за казённый счёт миллион пудов хлеба в Западной Сибири, но перевезти его восточнее не получилось: железная дорога была занята перевозкой военных грузов. Тогда миллион пудов хлеба изъяли из интендантских запасов, двигавшихся в Харбин, к театру русско-японской войны. Хлеб продали жителям Забайкалья, а на вырученные средства в 1907 г. вернули изъятый объём продовольствия в Военное министерство.

Далее: Глава 3. Оплот на Тихом океане