Глава 7.
Откупоривая Амур

Содержание

• Глава 7

7.1. Зачем России вообще понадобился Амур? Без него не складывается «дальневосточный пазл»

Владея огромными областями на северо-восточной оконечности Азии и в Америке, в частности, Камчаткой, Чукоткой и Аляской, Россия, как ни странно, долгое время не может полноценно их снабжать. Всё дело в том, что для снабжения этих регионов доступно только два пути. Один из них — это продолжительное плавание, которым, что уж тут скрывать, хоть и по разным маршрутам, пользовались вплоть до конца XIX века.

В эпоху парусного флота будущий адмирал Геннадий Невельской прибыл в середине XIX века на Камчатку через Европу, обогнув Америку за 8 месяцев 23 дня. В эпоху пара крестьяне-переселенцы достигают Владивостока на пароходах «Добровольного флота», выйдя из Одессы и обойдя Индию и Юго-Восточную Азию, в среднем за 40-45 дней. Очевидно, что и в первом случае, и во втором это дорогое удовольствие. Естественно, встаёт вопрос: почему Россия не может снабжать свой же Дальний Восток по собственной территории?

В 1775 году Екатерина Вторая повелела отправить из Удского острога партию казаков на реку Амгунь, чтобы из этого места, более близкого к Амуру, разведать, доступно ли устье последнего для морских судов. Когда на месте начали исполнять указание, всполошились маньчжуры. И поскольку данные места относились к неразграниченным, китайское правительство заявило: оставьте Амур, или мы прервём любые торговые отношения (торг на тот момент шёл только через Кяхту, но считался важным для России).

Пока российские власти, зависящие от Китая в определённых экономических вопросах, медлили, на побережья Тихого океана устремились европейцы. В 1787 году известный французский мореплаватель Лаперуз открывает залив Де-Кастри, но, базируясь на рассказах местных жителей и промерах собственных шлюпок, заключает, что Сахалин и материк соединяет песчаная отмель, покрывающаяся водой только при приливе. В 1797 году это же заблуждение повторил британский мореплаватель Броутон, а в 1805-м — посланный российскими властями Иван Крузенштерн.

Единственный путь на Камчатку тогда лежал через Якутск, откуда на вьючных лошадях продовольствие доставлялось в Охотск, из которого уходило в Петропавловский порт морским транспортом. Более того, из Охотска хлеб, масло и свечи везли даже в калифорнийские владения Российско-Американской компании, которая не сумела (или не захотела) наладить регулярное снабжение форта Росс из других, более близких земель.

В важности для России Камчатки убеждены все сановники, поэтому для снабжения её предлагались самые разнообразные рецепты. Например, мореплаватель Фёдор Литке выдвинул проект о занятии тропических островов Бонин-Сима (группа из более 40 островов между современной Японией и Марианскими островами, известная под именем Огасавара, сейчас относится к японской префектуре Токио), чтобы оттуда снабжать Петропавловск и Камчатку продовольствием из Манилы.

Другой альтернативный плацдарм для снабжения заокеанских владений и Камчатки продовольствием задумал создать первый посол России в Японии, зять открывателя Русской Америки Григория Шелехова и фактически создатель РАК камергер Николай Резанов. Вместе с флотилией Ивана Крузенштерна он попытался в 1805 г. договориться об установлении торговых отношений с японцами, а когда замысел провалился, обратил внимание на Сахалин.

Познакомившись в Охотске со служащими РАК, верными друзьями Николаем Хвостовым и Гаврилой Давыдовым, он поручает им «обласкать сахалинцев подарками и медалями», а заодно и «взглянуть, в каком состоянии водворение японцев находится». Инструкция, впрочем, менялась более пяти раз, и в одном из её вариантов предполагалось уничтожать японские суда и товары на складах, а годных к работе японцев брать в плен для последующей отправки в Русскую Америку. Самый радикальный сценарий позже был отменён, но Резанов, отбывая из Охотска с столицу, почему-то не решился объявить об этом самим Хвостову и Давыдову.

Будучи свято уверены, что исполняют его секретные распоряжения, офицеры в 1806-1807 гг. несколько раз приводят «Юнону» и «Авось» на Сахалин и Курилы. Попавшихся японцев захватывают в плен, их склады сжигают, причём Хвостов вручает айнам грамоты «в знак принятия острова Сахалина и жителей онаго под всемилостивейшее покровительство Российскаго императора». Начальник Охотска, куда суда возвращаются на зимовку, узнав о сахалинских событиях, сажает офицеров под замок — об инструкциях Резанова он не осведомлён.

Поднимается международный скандал. Хвостов и Давыдов сбегают из-под ареста, добираются до Петербурга и, чтобы избежать неизбежного военного суда, отправляются участвовать в Русско-шведской войне. Александр Первый тем временем вынужден объявить их действия самовольством. Отважные офицеры утонут в 1809 г. в Неве, пытаясь в ночь после дружеской пирушки перепрыгнуть разведённый мост через проходящую под ними барку.

Проходит полвека, прежде чем в России убедятся, что единственная возможность снабжения Камчатки — это всё-таки освоение Приамурья.

7.2. Под угрозой полного разрыва: как Невельской и Муравьёв решились открывать Амур

«Амурский вопрос» в момент назначения Николая Муравьёва на пост генерал-губернатора Восточной Сибири (см. подробнее Главу 1), на первый взгляд, является одним из периферийных для Петербурга, погружённого в бурлящую европейскую дипломатию 1840-х. Однако западные державы интересуются делами в Приамурье не меньше, чем делами на Балканах, из искр которых вскоре предстоит разгореться пламени огромной Восточной, или Крымской войны. А значит, это лишь кажется, что Дальний Восток — это позабытые земли, граничащие с полусказочным Китаем. На самом деле на Дальнем Востоке соперники у России те же, что и в Европе.

Задержав в 1848 г. в Нерчинске, этой последней сибирской точке перед попаданием на Амур, британца Остина, направлявшегося на восток под видом туриста, Муравьёв докладывает министру внутренних дел графу Льву Перовскому: исследования таких «учёных», проводимые около Амура, ставят под угрозу планы России вновь занять берега этой великой реки. «Кто будет владеть устьями Амура, тот будет владеть и Сибирью, по крайней мере до Байкала, и владеть прочно», — напишет чуть позже Муравьёв уже императору.

Министр отвечает своему протеже откровенно: «Я со своей стороны вполне разделяю ваше мнение, но не так думает граф Нессельроде». Карл Нессельроде, на тот момент почти всемогущий министр иностранных дел в кабинете Николая Первого, будет «ставить на вид опасение разрыва дружеских отношений с Англией», полагает Перовский. Его обязательно поддержит министр финансов Фёдор Вронченко, который «упрётся на вредные последствия для нашей внутренней мануфактурной торговой промышленности от разрыва с Китаем».

Министр советует новому генерал-губернатору не спешить, внимательно изучать местные вопросы, составлять подробные сметы для своих планов, желательно изыскивая для их исполнения ресурсы в самой же Сибири, а не в государственной казне, и докладывать обо всём поподробнее императору. Кто знает, будь Муравьёв менее горячим и менее упорным человеком, случилось ли бы на Дальнем Востоке всё то, что случилось в следующие несколько лет?

«Каких тогда потребуется сил и средств от правительства, чтобы Восточная Сибирь не сделалась английскою, когда в устье Амура встанет английская крепость, и английские пароходы пойдут по Амуру до Нерчинска и даже до Читы? — пишет императору Муравьёв в 1849 г. — Что без устья Амура англичане не довершат своего предприятия на Китай, — это естественно… что восточная оконечность Сибири в последние годы занимает англичан — это несомненно».

Большой победой Муравьёва и его единомышленников становится уже то, что в начале 1849 года, когда «Байкал» с Геннадием Невельским находится в «кругосветке», императорские приближённые соглашаются с «осторожным» исследованием побережья близ устья Амура, которое может произвести, если успеет, будущий адмирал. Данные всех предыдущих исследователей, носивших громкие имена, гласят, что морские суда зайти в Амур не могут, а значит, с точки зрения снабжения Камчатки он бесполезен.

Для решения вопросов по Амуру в Петербурге образован Особый комитет (его называли «Гиляцким», по имени гиляков, а также «Амурским»). Возглавляет его Карл Нессельроде. В состав включены Николай Муравьёв, начальник Главного морского штаба князь Александр Меньшиков, министр финансов Фёдор Вронченко, министр внутренних дел Лев Перовский, генерал-квартирмейстер Фёдор Берг и директор Азиатского департамента МИДа, с 1850 г. товарищ (заместитель) министра Лев Сенявин. Меньшиков, Перовский и Муравьёв — союзники в том, что на Амуре нужно переходить к решительным действиям, но их оппоненты за «чрезвычайную осторожность».

Конечно, сейчас удивительно, как можно было верить в то, что столько могучая и полноводная река как Амур теряется в песках, не доходя до Татарского пролива. Невельской за лето 1849 г. успевает подобраться к Амуру от Сахалина, найти и промерять его лиман и обнаружить полноценный пролив между островом и материком — на месте «воображаемого Лаперузом, Броутоном, Крузенштерном и Гавриловым перешейка», как отмечает не без яду биограф Муравьёва-Амурского Иван Барсуков.

Интересно, что первооткрывателем Амура для России мог бы в эти же самые годы стать вовсе не Геннадий Невельской, а учёный-путешественник Александр Миддендорф. В 1842 г. Академия наук отправляет его в Сибирскую экспедицию для изучения северных земель. В 1844 году исследователи под началом Миддендорфа буквально кружат возле Амура, в Удском крае. В августе они выходят от Больших Шантарских островов на ботике из ивовых прутьев и воловьей кожи по Охотскому морю и добираются до реки Тугур, откуда зимой на оленях переваливают в долину Буреи, а затем оказываются на Зее. Пройдя за 841 день около 30 тыс. километров, Александр Миддендорф не только собирает материалы, которые будут систематизировать ещё 13 лет, но и подаёт докладную записку императору, предлагая исследовать Амур.

За Миддендорфа ходатайствует Фёдор Берг, высокопоставленный военный, с 1843 г. являющийся генерал-квартирмейстером Главного штаба, начальник Корпуса военных топографов. Он считает, что исследователя можно отправить к гилякам, живущим в низовьях Амура, через Якутск и Аян морем, «для дипломатических переговоров об уступке нам земли за несколько пудов табаку». В голове Берга фантастический план: за весьма недорогие подарки выкупить у гиляков немного земли, поселить там два-три семейства и далее увеличивать это поселение. Сам Миддендорф готов с двумя топографами и четырьмя казаками спуститься на лодке вниз по Амуру и выплыть к Аяну.

Но вместо Миддендорфа на восток посылают экспедицию подполковника Генштаба Николая Агтэ (в дореволюционной традиции — Ахтэ) с указанием, прикидываясь промышленниками, изучить северные склоны Станового хребта, не пересекая воображаемую линию («нашу умственную границу с Китаем», как выражаются в Особом комитете), установленную ещё Нерчинским трактатом. Намерение было откровенно странным: искать границу между двумя государствами там, где земли между ними намеренно оставались неразграниченными.

Муравьёв притормаживает эти исследования, заняв её участников в 1849 г. другими делами: он отправил их порознь на золотые промыслы, прииски, в горы и даже на Байкал. Только в 1851-м экспедицию в условиях полной секретности отпускают на два года в Удский край.

Она успеет изучить более 3 млн квадратных километров неизведанной территории за Байкалом и пройти 20 тыс. километров бездорожья. Но главное, Агтэ и его соратники впервые определят, что южный склон Станового хребта переходит в западный склон Буреинского хребта, уходящий далеко на юг. А значит, всё Приамурье до моря принадлежит не Китаю, а России.

22 апреля 1853 г. Николай Агтэ делает доклад Николаю Первому в присутствии Николая Муравьёва и военного министра Чернышёва. Император изучает материалы, рассматривает карты и расспрашивает о подробностях. Главные открытия Невельского на Амуре к этому времени уже состоялись, но они по-прежнему тайна для большинства населения Земли. Как пишет в своём очерке «К истории приобретения Амура» (журнал «Русский архив» за 1878 г.) Пётр Шумахер, служивший в описываемые времена в канцелярии генерал-губернатора, царь говорит «о том пространстве Приамурья, которое лежит от реки Буреи к морю: „Итак, это наше”!»

Он приказывает военному министру: «Так и снесись об этом с китайцами». Итогом этих переговоров, в которых принимали самое активное участие и Муравьёв, и чиновники Министерства иностранных дел, стали, хотя уже не при жизни Николая Первого, Айгунский и Пекинский договоры 1858-1860 гг., присоединившие к России, как известно, весь юг Дальнего Востока.

7.3. Рвал ли император приказ о разжаловании Невельского? Ответ есть в мемуарах первопроходца

Будущий адмирал Геннадий Иванович Невельской обычно предстаёт в исторической и художественной литературе эрудитом, строптивцем и фанатиком географических открытий. Капитан-лейтенант действительно не побоится поставить на кон свою военную карьеру, отправившись летом 1849 г. исследовать район устья Амура ещё до получения официальных инструкций на этот счёт. Инструкции на тот момент, кстати, были-таки подписаны, но не были получены экспедицией из-за несовершенства средств передачи сообщений.

Позже Невельской ещё не раз нарушит указания сверху, в том числе распоряжение самого императора не касаться в дальнейших исследованиях устья Амура. Своим открытиям адмирал посвятил объёмный труд на 400 с лишним страниц, но не будет неуважением к этому подвигу резюмировать его в нескольких абзацах. В 1849 г. Невельской и его подчинённые открывают пролив между Сахалином и материком, который впоследствии назовут именем Невельского, и выясняют, что лиман Амура не разбивается на множество рукавов, недоступных для больших судов. Это были первые, самые важные открытия, о которых тут же докладывают в Петербург.

У властей два варианта развития событий: проигнорировать открытия на земле, формально не принадлежащей ни России, ни Китаю, или извлечь из этого какую-то пользу. Первый шаг был неизбежно робким. Невельскому разрешают основать зимовье на берегу залива Счастья, к северу от устья Амура, под видом фактории торговой Российско-Американской компании. Правительство официально не имеет к этому никакого отношения. В Петровское, как решено назвать поселение, разрешено привезти 25 матросов и казаков из Охотска, но это ничтожные силы, а устье Амура — далеко. К тому же залив до конца июня затёрт льдами, поэтому как порт ничуть не лучше Охотска или Аяна.

Первооткрыватель понимает, что этого мало для удержания реки в орбите русского влияния. Тогда он совершает поступок дерзкий, но по-своему мудрый. 1 августа по старому стилю (13 по новому) 1850 г., пристав на одной-единственной шлюпке к мысу Куегда в 100 километрах выше устья по течению Амура, при пальбе из ружей и фальконета Геннадий Невельской объявляет собравшимся гилякам об основании военного поста и поднимает русский военный флаг.

Землёй в новых регионах можно пользоваться без уплаты каких-либо пошлин первые 20 лет, но она оставалась в собственности государства, то есть казённой. По истечении этого срока землю разрешалось выкупить в собственность — по 3 рубля за десятину — или продолжать ею пользоваться, но уже с уплатой оброчной подати «в размере, который будет установлен». Позднейшие уточнения в законодательстве поставили такие препятствия на пути возможных земельных спекуляций, что к 1891 году, то есть через 10 лет после истечения первых 20-летних сроков, во всей Амурской области участки выкупило у казны лишь 264 семейства, а в Приморской — 14.

Оставив прибывших с ним шестерых матросов как гарнизон, а топографа — исследовать берег до устья, Невельской отбывает на оленях обратно в Петровское. Пост назван им в честь царствующего императора Николаевским. Всем, кому только можно — местным жителям, купцам-китайцам и даже гамбургскому и американскому китобоям, стоящим на рейде Петровского, — Невельской объявляет устно и письменно одно и то же: земля до корейской границы и Сахалина отныне принадлежит России.

Но даже отважный капитан понимает, что заявляемые им требования — это пока что лишь символ, а возможно, что и фикция. Оставшимся в устье Амура он приказывает перебираться на зимовку обратно в Петровское, как только льды закроют реку, а возвращаться в Николаевский пост для строительства лишь по весне. На Петровскую кошку приходят зимовать гиляки, согласившиеся организовать зимнюю почту до Аяна, а вскоре начнут приставать и первые иностранцы.

В декабре 1850 года Геннадий Невельской, ставший к тому моменту уже капитаном 1-го ранга, объясняется в Петербурге перед Особым комитетом. Перовский, Меньшиков и Муравьёв называют его действия оправданными. Нессельроде и Чернышёв считают, что «эти действия в высшей степени дерзки и навлекают на меня строжайшее наказание», вспоминает сам Невельской. В сноске со звёздочкой он уточняет: «Заключили меня разжаловать», то есть сделать простым матросом. Николаевский пост предписано «снять», иначе говоря, ликвидировать.

Генерал-губернатор Восточной Сибири не согласен с таким мнением и идёт на доклад к царю. Невельскому, с императором не общавшемуся, итоги аудиенции рассказывает сам Муравьёв. Но легенда, сложившаяся позднее, сообщает — Николай Первый якобы рвёт приказ о разжаловании моряка в матросы и собственноручно вешает ему на грудь орден Святого Владимира 4-й степени, сказав: «Где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен». Эта фраза действительно зафиксирована в мемуарах Невельского, добавившего, что поступок с основанием Николаевского поста государь счёл «молодецким, благородным и патриотическим».

Наградой патриоту становится не столько орден, сколько решение Особого комитета, собравшегося повторно под председательством наследника престола, будущего императора Александра Второго. Невельского возводят в ранг начальника амурской экспедиции на правах, равных с начальником Охотского порта, дают 60 матросов и казаков при двух офицерах и докторе, а также снабжение от Российско-Американской компании. «Никаких дальнейших распространений в этой стране не предпринимать и отнюдь никаких мест не занимать», — гласит один из пунктов протокола. Но Невельской уже знает, как быть с указаниями из Петербурга, и отбывает на Амур.

Доволен ли он результатом? Вообще-то нет. «Брандвахту на Амуре, как реке нам не принадлежащей, учреждать нашли излишним», — пишет об этом биограф Муравьёва-Амурского. Амурской экспедиции, как пишет уже сам Невельской, положили содержания меньше, чем канцелярии Камчатского военного губернатора, а значит, «мне, как и в первом случае, не давалось ни прав, ни средств предпринимать какие-либо меры к надлежащему водворению в этом крае», вспоминает он спустя долгие годы.

Следующие несколько лет Невельской и горстка его людей, включая супругу Екатерину Ивановну, борются с угрозой голодной смерти, снежными зимами, оторванностью от цивилизации — ближайший населённый пункт Аян лежит в 1000 вёрст бездорожья, — и дикостью окружающего населения, превышающего численностью гарнизоны первых русских поселений в сотни раз.

Их исследования Нижнего Амура и прилегающих территорий, проводимые на оленях, байдарках и пешком, по-прежнему осторожны. Параллельно казаки и матросы потихоньку демонстрируют силу России в окружающих селениях, карая притесняющих инородцев соплеменников или маньчжуров, призывающих «резать русских». «Подняв флаг, Невельской остался около него часовым и свято охранял свой пост в течение четырёх лет», — так оценит этот период деятельности экспедиции Невельского участник первого Амурского сплава Николай фон Глен.

Но очень скоро в откупоривании Амура и присоединении Приамурья всё сдвигается с мёртвой точки, и причиной тому, как и всегда на протяжении многовековой истории Дальнего Востока, служат внешние факторы. В столице в 1852 г. получают сведения о сильном интересе к Амуру со стороны американцев и о направлении к берегам Сахалина якобы «научной» эскадры коммодора Кадваладера Рингольда (см. Глава 6), а спустя некоторое время Россия вступает в войну с Великобританией и Францией (подробнее см. Глава 3).

7.4. Движение навстречу: от стакана амурской воды до поселений на Амуре

Итак, 22 апреля 1853 г. военный топограф Николай Агтэ в присутствии Николая Муравьёва делает доклад государю Николаю Первому. Его экспедиция установила: граница с Китаем должна проходить так, что Приамурье остаётся за Россией. Пётр Шумахер в очерке «К истории приобретения Амура» описывает последующий диалог так.

Итак, 22 апреля 1853 г. военный топограф Николай Агтэ в присутствии Николая Муравьёва делает доклад государю Николаю Первому. Его экспедиция установила: граница с Китаем должна проходить так, что Приамурье остаётся за Россией. Пётр Шумахер в очерке «К истории приобретения Амура» описывает последующий диалог так.

Подозвав Муравьёва к общей карте Амура, император «говорит ему: „Всё это хорошо, но я ведь должен посылать защищать это из Кронштадта‟ (указывая на устье Амура). Тогда Муравьёв сказал ему: „Кажется, нет надобности, государь, так издалека‟, — и, проводя рукой по течению Амура из Забайкальского края, прибавил: „Можно и ближе подкрепить‟. Государь при этих словах положил ему руку на голову и сказал: „Эх, Муравьёв, ты право когда-нибудь сойдёшь с ума от Амура!‟ Муравьёв отвечал: „Государь! Сами обстоятельства указывают этот путь‟. Николай Павлович, ударив его по плечу, сказал: „Ну так пусть же обстоятельства к этому и приведут: подождём‟».

Ждать пришлось недолго. Министерство иностранных дел, исполняя указание императора, но не известив об этом генерал-губернатора, летом 1853 г. отсылает в Китай ноту. В ней дипломаты предлагают уполномоченным со стороны Дайцинского государства вступить в переговоры с Муравьёвым в Кяхте или Иркутске по поводу установки пограничных столбов. К декабрю становится известно, что китайцы готовы приступить в разграничению, правда, понимают эту задачу по-своему — китайские власти уверены, что граница должна пройти по левому берегу Амура.

Тем временем Турция объявляет России войну при явной враждебности Британии и Франции (они официально вступят в войну лишь в марте 1854-го), и генерал-губернатор докладывает великому князю Константину: для защиты прибрежных владений в Охотском море и Восточном океане необходимо сплавить по Амуру к Камчатке войско, продовольствие и снаряды. Особый комитет соглашается — время «осторожности» прошло, ситуация изменилась. Император утверждает это решение. «Таким образом, настала та минута, которой Россия ожидала полтораста лет», — торжественно заявляет Шумахер.

У Муравьёва к весне 1854 г. всё уже готово. В селе Шилкинский Завод, в 100 верстах ниже Сретенска, работает целая верфь, которой командует офицер «Байкала» Пётр Казакевич, в 1849 г. первым вошедший в устье Амура на лодке. К маю генерал-губернатора уже ждут 60-сильный пароход «Аргунь», чья машина сделана в Забайкалье, баржи, плашкоуты и плоты. А также батальон пехоты, сотня конных казаков и горные орудия. В свиту входят чиновники, офицеры, инженеры, учёный-зоолог Герсфельд, который вернётся на Амур в 1855-м в составе экспедиции Российского географического общества под руководством Ричарда Маака, и иркутский купец Пётр Кузнецов, на чьё пожертвование, собственно, и построена «Аргунь». Сплав также сопровождает древняя икона Знамения Божьей матери, вынесенная, по легенде, из разрушенного Албазина.

Экспедиция начинается 14 мая (27 мая по новому стилю) 1854 г., а дату 18 (31) мая можно считать началом современного судоходства на Амуре — в 2 ½ часа пополудни флотилия вступает в воды реки, преодолев Усть-Стрелку, место слияния Шилки с Аргунью. По воспоминаниям очевидцев, генерал-губернатор под «Боже, Царя храни!» набирает стакан воды в Амуре и поздравляет всех с открытием плавания по реке. Все кричат «ура!», в том числе наказной атаман со штабом и казаками, провожающий флотилию до самой оконечности Стрелки. «Долго не умолкало их ура, и шапки взлетали на воздух. С наших судов отвечали им обычным кличем, пока, наконец, не исчезла Стрелка из глаз», — вспоминает участник сплава дипломат Николай Свербеев.

Другой участник похода подпоручик Николай фон Глен в воспоминаниях, опубликованных в «Историческом вестнике» в 1889 г., пишет, что от «Аргуни» в сплаве мало толку: пароход, чья машина «была настолько слаба, что он не выгребал против течения», уничтожает огромное количество дров, которые приходится заготавливать по ночам, и идёт порожняком в хвосте каравана. Его роль — чисто психологическая: в этих дремучих краях никогда доселе не видали пароходов. По словам Глена, первой в сплаве следует дежурная лодка с офицерами, затем около 20 лодок батальона, где кроме людей размещена провизия, плоты с артиллерией и кавалерией, а уже после них баркас самого Муравьёва.

Правда, Николай Свербеев пишет, что лодка с генерал-губернатором ведёт флотилию (возможно, только на первых порах): «Впереди её открывала плавание высокая мачта с генеральским флагом; за ней, перегоняя друг друга, неслись три офицерские лодки, а за ними целой массой следовали баржи, плоты и плашкоуты». «Аргунь», по его воспоминаниям, всё время опережает караван, прибывая всюду первой.

20 мая сплав возле земляного вала, оставшегося от Албазинского острога, 28 мая — в 20 верстах от Айгуна (также известен как Сахалян-Улахотон), то есть напротив будущего Благовещенска. Здесь Муравьёв пересаживается на «Аргунь» и выезжает на встречу с губернатором китайского города, неприятно ошеломлённым таким количеством русских на реке. Остальной отряд в ожидании. Солдаты готовы атаковать Айгун, но это не понадобится, к вечеру китайцы дают разрешение флотилии идти дальше. 30 мая сплав минует устье Буреи, 2 июня — Сунгари, 5 июня — Уссури. (5 июня к Геннадию Невельскому, ожидающему Муравьёва и его спутников на Нижнем Амуре, приходит послание о разрыве отношений с западными державами и приглашение прибыть в Де-Кастри, где собрались суда русского флота.)

9 июня, когда экспедицию в 150 вёрстах ниже Уссури застаёт страшная буря, подмочившая провиант, участники сплава считают, что уже почти достигли озера Кизи — ведь никаких карт Амура нет, и огромная колонна, растянувшаяся на две версты, идёт по реке вслепую. Каково же их удивление, когда вечером 10 июня мичман Григорий Разградский на гиляцкой лодке привозит письмо от Невельского, а заодно сообщает, что до Мариинского поста на озере Кизи ещё 500 вёрст. Там сплав окажется 14 июня.

Почему Муравьёв так беспокоился о Мариинском, где на тот момент в нескольких избах на берегу протоки живут всего восемь матросов, а не об устье Амура — стратегически важном пункте? Дело в том, что от озера Кизи удобно проложить путь к гавани Де-Кастри — первую в истории дорогу на Амуре. 200 солдат под командованием фон Глена, мучаясь от гнуса и голода, прорубят просеку длиною в 30 вёрст, а затем отбудут через Николаевск в Петровское зимовье. Ранее этим же путём пройдут 350 солдат — пополнение для гарнизона Камчатки, которое привезёт в Петропавловский порт транспорт «Двина».

В Де-Кастри Муравьёва берёт на борт винтовая шхуна «Восток» и доставляет в Императорскую Гавань (будущая Советская Гавань), на намеченную встречу с адмиралом Ефимом Путятиным, которому вскоре предстоит уйти на переговоры в Японию. На «Востоке» отправляется через Аян в Петербург Михаил Корсаков с докладом об успешном первом сплаве. Солдаты доберутся до Камчатки к концу июля — как нельзя вовремя, потому что до прихода англо-французской эскадры, напавшей на Петропавловский порт, остаётся всего пара недель (подробнее см. Глава 3).

Первый амурский сплав только-только завершился, вовсю идёт война, а в Забайкалье уже начинают готовить к следующей весне второй. Чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе Михаил Волконский отбирает 51 семью (481 человек) и к концу зимы собирает их на Шилке, заготавливает провиант — 100 тысяч пудов муки, — и скот — 500 голов. Тяжёлая крепостная артиллерия со снарядами доставляется из Тобольска и Екатеринбурга, причём в пушки впрягают до 60 лошадей. Солдаты и ссыльные строят суда — их 130, общей грузоподъёмностью 400 тысяч пудов. Второй сплав по масштабу больше первого, у него более стратегические задачи: не просто доставить куда-то солдат, но и начать закрепление в Приамурье.

Пока Муравьёв ожидает открытия навигации по Шилке, на берегах Татарского пролива разворачивается военная драма, порой переходящая в комедию. Выведенная из Петропавловска вместе со всеми его жителями Камчатская эскадра под командованием губернатора Василия Завойко обосновывается в Де-Кастри, где её неожиданно атакует английский корвет. Русские готовятся к кровопролитию, ведь вместе с корветом ещё два военных судна, а у Завойко под флагом всего три транспорта («Байкал», «Иртыш» и «Двина»), фрегат «Аврора» и корвет «Оливуца». Но английский коммодор Чарльз Эллиот отступает — так же внезапно, как и появился (подробнее см. Глава 3).

Как выяснится позднее, полагая, что русские заперты в Де-Кастри, британский офицер позволяет себе роковую нерешительность и посылает в японский Хакодатэ к командующему за распоряжениями: что же делать дальше? Передышка даёт Камчатской флотилии возможность улизнуть в сторону мыса Лазарева, а затем и амурского лимана, отправив пеших тайгой в Мариинский. Неприятель вернётся в Де-Кастри и сильно удивится, никого там не найдя, а затем ещё раз попытается высадить десант осенью — теперь уже под градом русской картечи.

Анекдот с опустевшими под носом у противника Де-Кастри и Петропавловском, кстати, повторится и в Аяне. 2 июня 1855 г. в городе получают весть от американцев, остающихся нейтральными в войне, о том, что в Охотском море курсирует англо-французская эскадра. Начальник порта приказывает всем служащим РАК собраться «на первой версте по Якутскому тракту за горой», где прячут всё имущество гавани и продовольствие, а простые жители уходят ещё дальше в лес. Английский фрегат «Барракуда» подходит к Аяну 27 июня. Его матросы обшаривают поселение, срывают все замки, оставляют прокламации в церкви и уходят ни с чем 9 июля.

Прибывший в город в этот же день владыка Иннокентий застаёт его опустевшим, но как ни в чём не бывало совершает богослужения и навещает укрывшийся в лесу жителей. 21 июля, когда он проводит молебен, в Аян опять заявляется фрегат «Барракуда», на другой день подходит фрегат «Пик», а 30-го — французский фрегат «Константин». Архиерея пытаются взять в плен, на что он с юмором отвечает, что никуда не сгодится как трофей — ведь он человек не военный, но кормить его придётся. Все враги убираются из Аяна лишь к началу августа.

В этой напряжённой обстановке и идёт заселение Амура. В мае второй сплав выходит на воду. Генерал-губернатор, пустившийся в плавание вместе с супругой, возглавляет первый отряд, состоящий из 26 барж, командир 15-го линейного батальона полковник Андрей Назимов — второй отряд из 64 барж, полковник Михаил Корсаков — третий отряд из 35 барж. Переселенцы идут на 12 баржах и затем расселены ниже Мариинского в пяти поселениях.

Так Амур делается по-настоящему русской рекой, находясь формально ещё в неразграниченных землях, причём в момент, критический для России. В знак признания этого 31 октября (12 ноября) 1856 г. из «приморских частей Восточной Сибири» указом императора Александра Второго образована Приморская область с центром в Николаевске.

Любопытно, что столь великое дело, как занятие в 1854-1855 гг. целого незаселённого края, свершено почти без затрат со стороны государства. Позднее офицер особых поручений и начальник штаба Муравьёва Ахиллес Заборинский подсчитает, что первые два сплава по Амуру обошлись казне в 285 тысяч рублей: 110 тысяч рублей в 1854-м и 175 тысяч рублей в 1855-м.

Главной статьёй затрат станет постройка пароходов и гребных судов — почти 126,5 тыс. рублей (44% от расходов), но почти всю сумму, около 112,5 тысяч рублей, обеспечат «пароходные» пожертвования. Сильнее всего раскошелится военное министерство: почти 61 тысяч рублей заберут из «военного капитала Восточной Сибири», 18 тысяч — из «экстраординарной суммы для военных предприятий», 5 тысяч — из бюджета артиллерийского департамента и так далее. Морское министерство вложит в первые два сплава 28 тысяч рублей. Остальное соберут буквально с миру по нитке: с продажи припасов, из казначейства Забайкальской области и из сумм, отпущенных на содержание Нерчинских горных заводов (31 тысяча рублей, да и те в долг).

Вот так совершенно ничтожными в масштабах государства затратами Муравьёв и его соратники делают первый, самый важный шаг на Амур.

7.5. Хабаровка: ничто не предвещает будущей столицы, но именно она становится центром Приамурья. Почему?

В XX веке будет принято за исторический факт, что Хабаровск основан как военный пост 31 мая 1858 г. солдатами 13-го линейного сибирского батальона под командованием капитана Якова Васильевича Дьяченко. Монумент Дьяченко как основателю Хабаровска открыт недалеко от берега Амура 30 мая 2008 г., в честь 150-летия со дня основания города. Ближайший к нему памятник, монумент графу Николаю Николаевичу Муравьёву-Амурскому, стоящий на вершине хабаровского утёса, будь у него возможность говорить, несомненно, поспорил бы. Ведь настоящим основателем Хабаровска был Муравьёв.

Николай фон Глен в очерке о первом Амурском сплаве 1854 г. со ссылкой на воспоминания Петра Казакевича утверждает, что 3 июня того года флотилия, «приняв один из протоков Амура за фарватер, вышла в реку Уссури, верстах в 40 от впадения в Амур, к месту, где теперь стоит казачья станица Уссурийского казачьего войска Казакевичева». «При выходе из Уссури в Амур Муравьёву прежде всего бросился в глаза высокий правый берег реки, густо поросший вековым лесом. „Вот где будет город‟, — сказал он, указывая рукой на отдельную, выступившую из общего очертания берега скалу. Слова его сбылись, и теперь на этом месте стоит город Хабаровка», — пишет фон Глен.

Другого участник сплава Николай Свербеев записывает следующее: «5 июня. На другой день, пройдя 84 версты, мы рано пристали к берегу, по случаю поднявшейся на реке бури. С правой стороны, недалеко от места стоянки, прошли мы близ устья большой реки, впадающей в Амур несколькими рукавами, разделенными тремя островами: то была Усури».

Безусловно, начиная сплавы по Амуру, генерал-губернатор уже предполагает расставлять поселения по устьям крупнейших притоков или напротив них. В его письмах соратникам в 1855-1856 гг. речь идёт о Зее, Бурее, Сунгари и Уссури. Усть-Зейский военный пост основан 21 мая (2 июня) 1856 г. Именно оттуда генерал-губернатор 10 мая 1858 г. отправится на двух канонерских лодках в Айгун, чтобы через шесть дней, вечером 16 мая, подписать знаменитый Айгунский договор, по которому к России перейдёт всё Приамурье за исключением Уссурийского края, временно остающегося неразграниченным.

Уже 22 мая 1858 г. (все даты далее по старому стилю) генерал-губернатор отправляется дальше. 31 мая у устья Уссури, где заложен Усть-Уссурийский пост (позже его назовут станицей Казакевичева), который строится с весны 1858 г., Муравьёв встречается с прибывшим к нему навстречу Петром Казакевичем, на тот момент военным губернатором Приморской области, и пересаживается на пароход «Амур». Центр Приморской области находится в Николаевске, и Казакевич приплыл именно оттуда. Здесь же, у устья Уссури, уже ожидает военный топограф Михаил Венюков, которому предстоит совершить большое путешествие по Уссурийскому краю.

Об увиденном в Усть-Уссурийском Муравьёв пишет: «Казаки, слава Богу, здоровы, у них на берегу всё хорошо; строят дом, магазин, огороды засажены, времени вообще даром не теряли». Но как место будущего расположения войск поселение его не устраивает: это «глушь» — четыре версты до главного русла Амура (Уссури, как и многие другие притоки этой реки, впадает не в основное русло, а в протоку). «Вследствие сего я становлю 13-й батальон весь на Бурее (так генерал-губернатор склоняет название гольдского поселения Бури), т. е. на главном русле, чтоб он мог удобнее во всякое время спускаться и подыматься к устью Амура, а в протоки в мелководье пароходы ходить не могут. Около устья Уссури весьма немного места для поселения; вследствие сего я отправляю во 2-ю роту только 150 семейств, а 350 будут в 1-й роте, то есть в Амурском батальоне, для которого места довольно».

Как установлено сейчас, солдаты-линейцы под командованием Якова Дьяченко высадятся у устья Уссури не ранее 21 июня 1858 г. по старому стилю, поскольку именно этим числом датирован рапорт о выдаче вещей и материалов отряду Венюкова, написанный в «д. Бури на р. Амур». 22 мая, когда от будущего Хабаровска отплывает Муравьёв, Дьяченко со своими солдатами находится ещё в Усть-Зейской. «Описание населённых местностей Приамурского края», изданное в 1869 г., указывает, что «Пост Хабаровка» как населённый пункт вообще основан в 1860 г. — именно тогда сюда прибывают первые переселенцы-крестьяне, а не военные.

В «Воспоминаниях амурского казака о прошлом» Романа Богданова, изданных Приамурским отделом Русского географического общества, есть любопытное свидетельство. Богданов участвовал в сплаве 1857 г. как помощник письмоводителя путевой канцелярии Муравьёва. Канцелярия размещалась в лодке, следовавшей за баркасом, где находился начальник канцелярии Яков Шишмарёв, и Богданову приходилось частенько выезжать с генерал-губернатором к отрядам, следующим по Амуру. Если верить Богданову, Муравьёв «назначал сам казачьи станицы, давал названия, которые они носят и до сих пор; всё это в ту же минуту записывалось в путевой журнал».

Примерно о том же вспоминает в «Русской старине» за 1883 г. Ахиллес Заборинский (Забаринский), дослужившийся при генерал-губернаторе до должности начальника штаба по морскому и сухопутному ведомствам: «...можно впасть в большие ошибки, указывая пункты для заселения без подробного исследования окружающей местности, а по одному наглядному обозрению и при содействии только маршрутной съемки, обнимающей весьма небольшой по сторонам пути район, так как я имел случай лично убедиться, как обманчива красота местоположений в Восточной Сибири, где, даже вблизи самых очаровательных мест, нередко встречаются болота и тундры, вредно влияющие на здоровье людей. То же самое я повторил, когда, докладывая изготовленные планы р. Амура, Н. Н. Муравьев указывал, где, по его предположению, имеют быть города и где станицы».

Свидетельство Геннадия Невельского в его посмертно изданных мемуарах этому не противоречит: «21-го числа генерал-губернатор вместе со своим штабом отплыл в дальнейший путь, к устью Амура. Во время этого плавания обер-квартирмейстер Будоговский (фамилия Константина Будоговского, обер-квартирмейстера штаба войск Восточной Сибири, основателя поста Турий Рог, также писалась как Будогосский) избирал места для поселения Амурского пешего батальона, который своими станицами в этом же году занял весь остальной левый берег Амура от Малого Хингана до устья Уссури; при устье же этой реки было основано поселение 13-го линейного батальона, названное Хабаровским».

Словом, можно принять за факт, что место для Хабаровского поста определено лично генералом-губернатором или по его прямому указанию. В 1891 г. именно ему благодарные горожане откроют памятник на утёсе, который с тех пор и до самой Гражданской войны называют Муравёвским. Яков Дьяченко как первооснователь Хабаровска появится в работах советских историков лишь в середине XX века.

В начале 1860-х столичной судьбы Хабаровскому посту, или Хабаровке, ничто не предвещает. Более того, у него, казалось бы, есть сильный конкурент — Софийск, расположенный в 620 вёрстах ниже по Амуру. Это заложенное у мыса Джай поселение изначально получает статус города и столицы округа (административно-территориальная единица, равная уезду, к Софийскому округу принадлежит и Хабаровка).

Для генерал-губернатора очевидно неудобство Амурского лимана для судоходства, а гавань Де-Кастри ему нравится. Поэтому Муравьёв отправляет в 1857 г. исследовать Нижний Амур своего офицера по особым поручениям, военного инженера штабс-капитана Дмитрия Романова, будущего участника плавания парохода «Америка», открывшего бухту Находка, и создателя первых телеграфных линий в Приамурье. По результатам изысканий в 1858 г. Романов выдвигает идею: Амур можно связать с берегом моря колёсной, а затем, возможно, и железной дорогой, и сделать это удобнее всего именно от будущего Софийска, срезав путь.

Брошюра «Софийско-Александрийская железная дорога» выйдет чуть позже, а пока генерал-губернатор докладывает великому князю Константину: между указанными точками «по всем вероятиям будет проведена железная дорога, надобность в коей сделается настоятельной в весьма непродолжительное время». Но тут Муравьев ошибся. Пройдёт лишь несколько десятилетий, и в 1896 г. захиревший Софийск лишат статуса города. Причина очевидна — как торговый пункт в условиях Приамурья он не имеет ни малейшей ценности.

Первое описание Хабаровского поста, как считается, принадлежит перу Михаила Венюкова, который вернулся из своей экспедиции 1858 г. на Уссури к слиянию этого притока с Амуром. В его «Из воспоминаний» читаем: «Станица Корсакова едва зарождалась; зато Хабаровка, поставленная на превосходному возвышенном берегу Амура и Усури (исследователь пишет „Уссури‟ везде через одну „с‟), при окончательном их слиянии, представляла утешительный вид. Здесь работы, под управлением того же Дьяченки, который в прошлом году строил ст. Кумарскую, шли очень успешно, и возникали не только дома, но лавки с товарами, даже, если не ошибаюсь, заложена была небольшая церковь или часовня на пригорке, видном издалека. Купцы своим коммерческими чутьём поняли, что тут в будущем предстояло возникнуть большому торговому городу».

Изданный в 1865 г. очерк Ивана Носкова «Амурский край в коммерческом, промышленном и хозяйственном отношениях» описывает окрестности: станица Корсаковка, с которой начинаются поселения Уссурийского пешего казачьего батальона, выстроена в 20 верстах вверх по Уссури от Хабаровки, станица Казакевичева — в 40. Население Казакевичевой «увеличивается быстро, в ней строится большая церковь, выстроен большой госпиталь и много зданий для помещения штаба с квартирами для гг. офицеров». Но на роль Хабаровки, где «образовались уже пристань и склады для судоходства по Амуру и Усуре», станица не претендует.

По данным Венюкова, идея сделать Хабаровску столицей Амурского края витает в воздухе с 1870-х, но местные администраторы противятся этому, боясь проиграть в удобствах: «Губернатору из Благовещенска, где у него есть хороший дом, пришлось бы переехать в Хабаровку, на первое время — в помещение более тесное; пришлось бы и удалиться от Иркутска, где жил наречённый тесть губернатора Оффенберга (Альберт Оффенберг — военный губернатор Амурской области в 1874-1880 гг.), генерал-губернатор Фридрихс (Платон Фредерикс — генерал-губернатор Восточной Сибири в 1873-1879 гг.). Спросили из Петербурга мнения последнего, и что же получили в ответ? „Хабаровка неудобна; она лежит на болоте, отличается нездоровостью‟», — так описывает ситуацию Венюков.

Исследователь не знает, что в декабре 1868 года Михаил Корсаков, сменивший Муравьёва-Амурского на посту генерал-губернатора Восточной Сибири, подаёт всеподданнейшую записку императору. В ней он предлагает перенести административный центр из Николаевска, «сопредельного со страною безлюдною и оставленною на далёком расстоянии (до 2000 верст) от богатого будущностью Южного края», в Хабаровку. Последняя — «природою указанный пункт, который во всех отношениях соответствует учреждению в нем административного центра, гражданского и военного, Приморской области».

«В настоящее время управление Южным краем из Николаевска затруднительно не только по отдаленности этого города, но ещё и потому, что во время осенних и весенних распутиц оно делается совершенно невозможным, тогда как при перенесении центра управления областью в Хабаровку, расположенную южнее Николаевска, делаемые по краю распоряжения не встретят замедления в исполнении их, так как означенный пункт пользуется гораздо больше Николаевска навигационным временем и сношения его с Югом почти не прерываются», — считает генерал-губернатор Корсаков. В 1871 г. он уйдёт с поста, но идея не угаснет.

При этом далеко не все согласны, что центр гражданской власти в Приамурье должен быть в Хабаровке. Григорий Андреев в поданной генерал-губернатору Восточной Сибири Дмитрию Анучину в 1879 г. докладной записке настаивает: находясь «на изолированной окраине области», Хабаровка «имеет худшие сообщения с другими частями Приморской области, чем даже Николаевск». Во Владивостоке ещё можно держать военного губернатора, уверен он, но этот город плохое место для губернатора гражданского — его резиденцию целесообразнее разместить в Приханкайской равнине, возле Никольского «или даже лучше на некотором расстоянии от последнего» (цитата по «Материалам по Приамурскому краю», 1886 г.).

«Описание населённых местностей Приамурского края», напротив, соглашается с Венюковым: «В Хабаровке живут главные местные русские купцы, управляющие торговлею на всей р. Уссури и в соседних частях Амура. Главнейшим предметом настоящей торговли в Хабаровке служит соболь, который стекается сюда со всего нижнего Амура, из Хингана и со всей р. Уссури. Находясь на двух водных путях, занимающих протяжение 3800 вёрст (Шилка, Амур, Уссури, Сунгачи и оз. Ханка), Хабаровка при развитии края непременно получит первенствующее значение на Амуре. По всей вероятности, ей суждено в будущем сделаться главным складочным местом для товаров и посредником в торговле между Амуром, Уссурийским и Южно-Уссурийским краем, Забайкальем и Маньчжурией через будущий торговый путь по р. Сунгари. Софийск в настоящее время не имеет никакого торгового значения и представляет лишь центральный административный пункт для гражданского управления округом».

По данным «Описания...», в 1869 г. в Софийске проживает 47 крестьян, 10 китайцев и 331 горожанин и военный, в Хабаровке — 143 крестьянина и 624 военных, то есть счёт между двумя населёнными пунктами уже неравный: 378 против 777. Если считать всё население Софийского округа вместе с гольдами равным 6,6 тыс. душ обоего пола, в Хабаровке сосредоточено 12%, в Софийске — 6%. При пересчёте только на русских картина меняется: Хабаровка — место постоянного проживания почти более чем четверти русских (28%).

В 1880 г. Хабаровка (в 1893-м получает современное название Хабаровск) становится городом и центром всей Приморской области. Однако население только от этого расти не спешит. Главное пополнение — служащие и два батальона войск. Но в предвкушении перевода из Николаевска в новый город областных учреждений местные домовладельцы резко вздувают цены на квартиры (дешевле 300-400 рублей жильё уже не достать, и то самое убогое — при жаловании у двух третей чиновников не выше 600 рублей), а спекулянты скупают участки, пригодные под казённые здания, вспоминает Григорий Андреев. (Для сравнения, в 1900-х комнату в частном доме можно снять за 25 руб. в месяц.)

В 1880 г. в Хабаровке постоянно проживают около 2 тыс. человек. Через четыре года, на момент первой переписи городского населения — 4,8 тыс. (из них военных 1,7 тыс. человек). В 1889-м — 6,9 тыс. человек (из них нижних чинов с семьями и детьми 4,3 тыс. человек, каторжных с семьями 269 человек, китайцев 702, японцев 38). Эта картина не сильно отличается от той, что можно увидеть в те же годы во Владивостоке, Николаевске, Благовещенске.

Всё меняет начало строительство Уссурийской железной дороги, которая вскоре соединяет Хабаровск с наиболее заселёнными территориями Южно-Уссурийского края, и начало массового переселения на юг Дальнего Востока с использованием мер поддержки от казны. В 1897 г., по данным первой всероссийской переписи населения, в Хабаровске проживает 14,9 тыс. душ обоего пола, в том числе 4 тыс. иностранных подданных. Военных в городе 4 тыс. человек, инородцев — 1,5 тыс. человек, каторжных — 370.

«Со временем всё коренное население Хабаровска будет состоять из каторжных и их потомства, — прогнозирует в 1911 г. в очерке „По русскому Дальнему Востоку‟ Гамалилла Гантимуров, издающийся под псевдонимом Г.Т. Муров. — Почти все они бедняки. Большую часть времени проводят праздно у ворот или слоняясь на рынке и на пристани, высматривая, что плохо лежит. Чем они живут — неизвестно, так как ремёслами почти не занимаются. Впрочем, часть из них имеет землянки и лачуги, где и отдают в кортом углы. Этим они и существуют. Кроме того, разные плутни, воровство, запрещённые игры — всё это их коренная специальность».

В городе около 5 тысяч чиновников и формально более 650 ремесленников и мастеровых, но последние — это на самом деле ссыльные Сахалинской каторги и отставные нижние чины, которым хоть как-то надо записаться при переписях, добавляет Гантимуров. «Из этого следует, что Хабаровск пока город служащих государства и сахалинцев-каторжных. Последние, с немногочисленными торговцами-мещанами, существуют на счёт офицерства и чиновничества города. Это тем легче для них, что последние ежегодно меняются: одни уезжают, другие приезжают, чтобы также исчезнуть отсюда при первой возможности. Других источников существования у этого коренного населения не существует. Что этот вывод правильный, доказываете состояние Хабаровской фабрично-заводской промышленности. Эта промышленность в зачаточном состоянии», — резюмирует автор очерка.

В 1903 г. в очерке «Амурский край», который цитирует Пётр Головачёв в своей книге «Россия на Дальнем Востоке», отмечается: «На Хабаровске лежит та же печать Амура, широкого, не занятого, беспредельного, чающего себе благ из государственного кармана. Вот видны громадные каменные здания. Их воздвигла казна. Там ходят, живут люди: это казенные люди — чиновники, солдаты, железнодорожные служащие, воспитанники казенных учебных заведений. Кругом, спереди, сзади, — всё формы и кокарды. Кажется, весь Хабаровск состоит на государственной службе. Редко-редко мелькнет частный обыватель. Извозчиков и купцов тоже, пожалуй, можно причислить к казенными людям. Без казны им нечего делать, нечем жить. И живёт Хабаровск, пока казна щедро кормит, обувает и одевает его».

В 1910 г. в городе 41 тыс. населения, в том числе 9 тыс. иностранцев. В 1910-х корреспондент «Русских ведомостей» Леонид Юровский застаёт Хабаровск «в сущности и теперь, как и раньше,— городом дальневосточной бюрократии». «Хабаровск создан преимущественно чиновниками, вокруг которых уже впоследствии стали группироваться немногочисленные купцы. Хабаровск снабжает небольшой земледельческий район, он — перегрузочный пункт для грузов Уссурийской дороги, идущих отсюда в Николаевск и Благовещенск рекой, и это — всё», — пишет Юровский в очерках «На Дальнем Востоке», изданных под псевдонимом Юр. Лигин.

Далее: Глава 8. Через тайгу — к морю