Глава 4.
Казаки и землепашцы

Содержание

• Глава 4

4.1. Войско из ниоткуда: как генерал-губернатор Муравьёв создал защитников Забайкалья

Учреждение нового казачества в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке было не прихотью властей, а жизненно важной необходимостью для Забайкалья и Приамурья. В 1850 году генерал-губернатор Николай Муравьёв пишет в Петербург своему покровителю, министру внутренних дел Льву Перовскому: «Имею честь покорнейше просить вас о благосклонном содействии к скорейшему отделению Забайкальской области, утверждению положения о Забайкальском казачьем войске и к назначению военного губернатора-атамана».

Такой проект недавно назначенный глава Восточной Сибири представил на утверждение императора, но бумага забуксовала в министерствах. Забайкальское казачье войско Муравьёв называет «главным основанием всей нашей силы здесь». Он пишет, что если только его предложению дадут ход, в Забайкальском крае может появиться «20 тысяч штыков и 6 тысяч кавалерии». Строить крепости и гнать на окраину страны линейные войска, которые потребуют огромных затрат на содержание, он не желает. На всю Восточную Сибирь имеется всего четыре линейных батальона. Откуда же тогда появится войско?

Рецепт прост. В новое Забайкальское казачество Муравьёв предлагает включить всех казаков, и так уже живущих вдоль 2000-вёрстной границы Забайкалья с Китаем, Забайкальский городовой казачий полк, все инородческие полки из бурятов и тунгусов, всех станичников, а также всех крестьян горного ведомства Нерчинского округа. Их первых четырёх «разрядов» генерал-губернатор хочет организовать кавалерию, а из крестьян — пехоту.

Последних приписано к горным заводам 50 тысяч душ обоего пола, или 25 тысяч душ мужского пола. Положение этих земледельцев одно из самых незавидных в Российской империи. Платя подати и оброк, они ещё и исполняют тяжёлые обязанности — по перевозке руды и поставке дров на серебряные заводы, получая за это мизерное вознаграждение. Кроме того, рекрутов из приписанных к заводам крестьян забирают не в армию, а в качестве горных рабочих, для тяжёлых работ наравне со ссыльно-каторжными. Платят горнозаводским также сущие копейки, по 2 рубля в год, что вгоняет их в неоплатные долги.

Николай Первый утверждает планы по созданию нового казачьего войска в марте 1851 г. В его составе — три конных бригады по два полка в каждой, три пешие бригады по четыре батальона в каждой и две конно-артиллерийские батареи на 12 орудий. В конные бригады зачислена 21 тысяча человек, имевших опыт казачьей службы в прошлом, в пешие батальоны повёрстаны 30 тысяч человек, в том числе почти 29 тысяч крестьян, приписанных к Нерчинским горным заводам. Наказным атаманом становится первый Забайкальский военный губернатор Павел Запольский.

Генерал-губернатор Восточной Сибири неплохо знает историю Дальнего Востока, и поэтому будет опираться на казаков как на главных помощников. «Казаки, овладевшие всеми этими отдалёнными пространствами и Амуром в 15 лет перед 1650 годом, взяли все это на Царя и за Царя, но не были стесняемы ни Сенатом, ни департаментами, а когда стали вмешиваться в эти распоряжения отдалённые трибуналы, то и пришлось отдавать», — замечает он в одном из писем Льву Перовскому. Это анализ пусть и не историка, но человека, хорошо разбирающегося в российской действительности.

Позже, правда, не все признают действия генерал-губернатора разумными. «Единственным результатом занятия Амура остаются до сих пор, — пишет в 1881 г. в очерке „Амурское дело‟ декабрист Дмитрий Завалишин, — громадные издержки казны, разорение восточной Сибири и Забайкальского края и беспрестанно возобновляющаяся необходимость новых мер и новых расходов, чтобы исправлять испорченное и переделывать всё вновь».

Завалишин — известный критик власти, и при Муравьёве его, сосланного, даже обязывают выехать из Сибири на запад — в истории таких примеров больше не бывало. Но его доводы как минимум интересны. Так, автор «Амурского дела» разносит Николая Муравьёва и его соратников за то, за что обычно хвалят.

Он припоминает им, как в 1853-1856 гг. Забайкалье лишается лучших земледельцев: крестьян забирают в рекруты, переселяют на открываемый Якутско-Аянский тракт (там все погибнут), зачисляют в пешие казаки при образовании «фиктивного, вовсе не пригодного для действия» Забайкальского войска. Эти действия Завалишин приписывает исключительно честолюбию Муравьёва — мол, генералу дали права командующего корпусом, а из войск в Восточной Сибири к тому моменту — одна бригада: «четыре гарнизонных батальона да несколько инвалидных команд». А тут у генерал-губернатора в подчинении образовалось сразу целое войско.

В августе 1853 года, пишет в своих «Воспоминаниях амурского казака о прошлом» Роман Богданов, Николай Муравьёв распоряжается: начать формирование сводной амурской сотни и пешего сводного полубатальона «для следования в навигацию 1854 г. к устью Амура». Казаки генерал-губернатора не подведут. Они начнут освоение приграничной территории Приамурья первыми — по новым рубежам.

В 1856 г. левый берег Амура от слияния Шилки и Аргуни до Хингана заселён забайкальскими казаками, образовавшими Амурский конный казачий полк. В 1857-м левый берег Амура заселён ими же от Хингана до вновь учреждённого Хабаровского поста — с образованием Амурского пешего казачьего полубатальона. В 1858-м казаки расселяются по Уссури, образовав Уссурийский казачий пеший полубатальон, переименованный позднее в конный дивизион.

К 1862 г. на берега Амура и Уссури переехали 13,9 тысяч конных и пеших казаков Забайкальского казачьего войска и до 2,5 тысяч приписанных к Забайкальскому войску штрафованных стражников — проштрафившихся нижних чинов из гарнизонных батальонов внутренних губерний (их называли «сынки» и в 1870-х из-за бесполезности большей частью выселили обратно). В целом на юг Дальнего Востока за первые годы принудительного переселения попадут 16,4 тыс. казаков, которые поставят 96 станиц и посёлков, в том числе 29 на реке Уссури. Так возникает новое казачье войско — Амурское, занявшее территорию от слияния рек Шилка и Аргунь до озера Ханка. В 1889 г. от него отделится Уссурийское казачье войско.

4.2. В низины, дебри и бескормицу: как опыт казачества показал, что Приамурье заселять непросто

Первоначально казаков селят по рекам на одинаковом расстоянии — 20-25 вёрст от одного селения до другого, чтобы образовать непрерывную линию пограничных кордонов и почтовых и пароходных станций. Разумеется, при таких условиях многие оказываются в местах, совершенно непригодных к земледелию: в глухих чащах или подтопляемых поймах, отмечается в «Кратком очерке Приамурского края», изданном в 1892 г. Позже всем, кому так не повезло, пришлось переселяться.

Первые казаки из Забайкалья, которым выпал жребий, отправляются на восток страны на 100 паромах и баржах, пройдя перед этим 180 вёрст пешком до места сбора сплава. «Мы, казаки, в строю, а бабы наши с малыми ребятами да старики с подростками за нами, за строем, значит. Ну, ребята, говорит начальство, нашему Батюшке-Царю угодно, чтобы мы постояли своей грудью за Царя, веру и отечество. Некоторые из вас, ребята, говорит начальство, пойдут по жребию в поход на Амур со своими семействами и пожитками. Если поход будет без порохового дыма и крови, то все будут поселены там на жительство. В противном случае мы все, говорят, ляжем там костьми, те же, которые останутся дома, будут стоять наготове», — так описывает старый казак автору очерка «Люди и нравы Дальнего Востока» ситуацию 1850-х годов.

В 1858-1859 гг. забайкальские казаки попадают на Уссури. «Здесь им пришлось вынести много горя. Берега были сплошь покрыты лесом, в непроходимой тайге нельзя было никуда двинуться. Для жилищ и огородов пришлось расчищать землю пядь за пядью. При этом множество насекомых буквально не давало дохнуть. Люди и животные были до крайности изнурены, открылась цинга и другие болезни, много народу преждевременно умерло; смертность была особенно велика между детьми», — пишет в «Очерке сельского хозяйства Приморской области» Николай Крюков.

Свирепая мошка, таинственные тигры, для защиты от которых приходилось ходить в патрулях вокруг новых станиц, и непролазная тайга, рубить которую нужно даже для того, чтобы принести воды от реки, — это были только первые неприятные сюрпризы. Дальше вмешалась суровая российская действительность. Например, за бесплатным провиантом, положенным всем Уссурийским казакам на первые три года поселения, приходилось ходить самостоятельно в Казакевичево, порой за сотни вёрст, — а там легко могли выдать гнильё.

От безвыходности казаки ели лебеду, обсыпанную мукой, гречневую мякину и гнилое дерево, коренья, грибы, жёлуди. Нанимались к местным земледельцам, по воспоминаниям, китайцам и гольдам, на сельскохозяйственные и рыболовные работы за «чашку чумизы (местная крупа из просо) и рыбину в день». Никакого подкрепления от скотины или выращенного на месте хлеба ещё не было: многие животные в пути утонули или погибли от бескормицы, а первые посевы, сделанные из-за незнания местных условий на правом китайском берегу, смыли наводнения 1861 г., захватившие и Амур, и Уссури. Туго пришлось и выжившей скотине, сено для которой также затопило в наводнение.

«Скот, непривычный к жёстким травам, зараставшим по островам до высоты человеческого роста, днём преследуемый „пайтами‟ (оводами), ночью несметным количеством мошки и комаров, не успевший наедаться, держался с трудом и падал почти повсеместно, — писал в „Дневниках разных лет‟ будущий основоположник анархизма Пётр Кропоткин, служивший в те годы в Восточной Сибири. — Скот не отходил от дымокуров из помёта, разложенных посреди деревьев. Помимо непривычного и некачественного корма, скот страдал и от отсутствия так называемого гуджира — смеси поваренной соли с глауберовой, к которому он привык в Забайкалье».

Хлеб гниёт, так что к 1864 г. уссурийские казаки остаются даже без семян, которые вновь пришлось выписать из Забайкалья. Получают их поздно, поэтому хлеб покупают у крестьян Приамурья, казаков станицы Иннокентьевская и маньчжуров. Но постепенно жизнь налаживается: пашни распахиваются сообща, казаки начинают рыбачить и охотиться в горах сначала на самый простой объект — диких коз, а затем на соболя, хорька и белку, выдру и лисицу. Важным подспорьем становится огородничество: выращивают картофель, капусту, лук и другие овощи, которые идут не только для местного употребления, но и для продажи на проходящие пароходы, офицерам и иным служащим для запаса на зиму.

«Пёстрые толпы забайкальских казаков, освобождённых каторжников и „сынков‟ (так называли солдат из штрафных батальонов, которых в первые годы освоения Приамурья подселяли в казачьи семьи как работников), поселённых кое-как и наскоро по берегу Амура, — конечно, не могли благоденствовать, — пишет Пётр Кропоткин в „Записках революционера‟, — в особенности по низовьям реки и по Уссури, где каждый квадратный аршин приходилось расчищать из-под девственного субтропического леса; где проливные дожди , принесённые муссонами в июле, затопляли громадные пространства, где миллионы перелётных птиц выклёвывали постоянно хлеба. Все эти условия привели население низовьев в отчаяние, а затем породили апатию».

Автор очерка «Люди и нравы Дальнего Востока» (1901 г.) пишет об уссурийских казаках: «Только изредка некоторые из них охотятся, и то в ближайших окрестностях станиц. Предмет охоты — безобидная смиренница-козуля.... Между тем, уссурийские леса чрезвычайно богаты, как уже сказал я, зверями.. По словам знатоков, здешние поселяне не боятся только бурундука... Это, конечно, шутка, но, к сожалению, в ней есть доля правды. Не менее диких зверей они боятся хунхузов. А хунхуза они видят в лице каждого китайца».

Особую зависть уссурийцев вызывают казаки Донские или Оренбуржские, которых начали направлять на Амур после первой волны переселения. «А деньжищ-то сколько отвалили им — страсть! По 600 р.! А главное с большим облегчением — на 33 года. Плати ежемесячно по 1 р. 50 к. и баста. Легче этого и придумать нельзя....— жалуется автору очерка „Люди и нравы Дальнего Востока‟ старый казак. — А нам и гроша не дали. Впрочем, отпускали муку, но и та была гнилая, так что и есть нельзя было её... А мы ели... Как свиньи какие... В самом деле, нас и за людей-то не считали.. Ногайками хлестали по чем попало, потому — штрафованные, так что уж тут церемониться. Только ведь не убийцы же мы. Каторжных-убийц и то милуют, а нам и милости-то не было».

Первые партии казаков-донцев, кубанцев, оренбуржцев и забайкальцев прибывают в Приамурье в 1895-1896 гг. До 1901 г. в Приамурский край переселилось 936 казачьих семей (8,2 тыс. человек): 858 семей в Уссурийский край и 78 семей в Амурскую область, на так называемые «Зазейския земли», освободившиеся в 1900 г. после событий «боксёрского» восстания и насильственного выселения оттуда живших там со времён Айгунского договора маньчжуров (подробнее см. Глава 5).

В общем, рядовые казаки запомнят начальство, забросившее их в 1850-х на Амур и Уссури в компании штрафованных «сынков», не с самой лучшей стороны. Вот что рассказывает один из старожилов в очерке «По русскому Дальнему Востоку. Люди, их жизнь и нравы»: «Наше умное начальство нисколько не заботилось о нашей душе. О храмах и о пастырях духовных даже думушки у них не было. Вместо того заводило кабаки да худые дома. А всё тот, душегуб, которому поставили памятник в Хабаровке. Право слово, душегуб. Не даром народ так назвал его. Граф Муравьев душегуб-Амурский — вот наш титл ему. Действительно умный был начальник: нас, верных государю и честных казаков, отдал в руки штрафованным! Потому мы не могли даже журить их, а не то, что наказывать. На все это надо было просить разрешения высшего начальства. Но ведь оно жило за тыщи верст от нас».

4.3. Амурской земле нужны руки. Откуда их взять?

Земля без обрабатывающих её рук, признанная чьей-либо только на бумаге, удержана быть не может. Хорошо понимая это, российские власти начали переселять земледельцев в Приамурье ещё до того, как Россия формально оформила вхождение этих земель в состав государства. Уже второй сплав по Амуру, организованный по распоряжению Восточно-Сибирского генерал-губернатора Николая Муравьёва в 1855 году, вёз около 500 человек переселенцев из-под Иркутска и из Забайкалья, осевших на Нижнем Амуре.

«Надо сказать, что в Забайкальском крае было издавна сильное расположение к переселению на Амур, который, по преданию от первого ещё его занятия, представлялся местным жителям в каком-то идеальном виде, — вспоминает в 1881 г. декабрист-публицист Дмитрий Завалишин. — К тому же ближайшие места, как-то: Албазин, Кумара и пр. — ежегодно посещались нашими звероловами. Вот почему, когда вызвали в первый раз охотников, то нашлось очень много пожелавших переселиться, и притом людей состоятельных». Но власти их обманули, добавляет он: сначала объявили, что везут в Албазин, «а умчали на устье Амура, за 3000 вёрст, и в места непроизводительные!» — сокрушается Завалишин. После такого, по его словам, найти «охотников» добровольно ехать на Амур в Забайкалье было уже невозможно.

Сразу же после подписания Айгунского договора весной 1859 года на Амур двинулись 290 семей государственных крестьян из четырёх центральных губерний. Путь в 8000 вёрст сумели преодолеть не все, и только 247 семейств попали на Амур в 1860-1861 годах. В эти же несколько лет принудительно переселено на земли нового Амурского казачьего войска ещё 16,5 тыс. душ обоего пола из числа казаков Забайкальского войска и чинов корпуса внутренней стражи.

На этом, собственно, крупные переселенческие успехи на юге Дальнего Востока закончились. Причиной тому стало положение 1861 года, по которому переселенцам давались различные льготы и наделы в 100 десятин на семью, но добираться до Приамурья они обязаны за свой счёт. Сыграло свою роль и то, что в 1868 году стало возможно переселяться в Туркестан и Оренбургский край, куда добраться было существенно легче, чем на Дальний Восток. В итоге к 1881 году общее население Приамурья, если включать в него две области, Амурскую и Приморскую, составило всего 48,5 тыс. русских. Из них переселенцев-земледельцев набралось чуть более 10 тысяч душ.

Землёй в новых регионах можно пользоваться без уплаты каких-либо пошлин первые 20 лет, но она оставалась в собственности государства, то есть казённой. По истечении этого срока землю разрешалось выкупить в собственность — по 3 рубля за десятину — или продолжать ею пользоваться, но уже с уплатой оброчной подати «в размере, который будет установлен». Позднейшие уточнения в законодательстве поставили такие препятствия на пути возможных земельных спекуляций, что к 1891 году, то есть через 10 лет после истечения первых 20-летних сроков, во всей Амурской области участки выкупило у казны лишь 264 семейства, а в Приморской — 14.

Норма наделов для казаков Амурского и Уссурийского казачьих войск по закону 1869 года, кстати, была иной, чем крестьянская. «Штаб-офицеру 400 десятин, обер-офицеру 200 десятин и казаку 30 десятин. Зауряд-офицеры (исполнявшие обязанности офицеров, но не имевшие права на производство в офицерское звание) пользовались теми же правами на надел земли, как и офицеры, состоящие в действительных чинах, но в половинном против последних размере. Церковному причту полагалось 99 десятин», — вспоминает в очерке «Приамурский край. 1906-1910» бывший генерал-губернатор Павел Унтербергер.

В отсутствие какого-либо регулярного транспортного сообщения все переселенцы прибывали на Дальний Восток гужевым транспортом, то есть на запряжённых лошадями подводах, а водою — на плотах и пароходах по рекам Шилка и Амур. Ошибки власти на первом этапе стали понятны почти сразу. Это и поспешность переселения, породившая недоверие, и водворение в приказном порядке в места, не соответствующие «привычкам и роду занятий» (например, землепашцы в нижнем течении Амура, где ранние заморозки не дают выращивать хлеб, были вынуждены становиться охотниками и рыболовами). Долгая дорога и множество запретов на «промыслы», как называли тогда любую деятельность на земле, не связанную с землепашеством, например, добычу угля или виноделие, довершали картину.

В 1879 году, докладывая императору о состоянии дел в Восточно-Сибирском генерал-губернаторстве, его глава Дмитрий Анучин пишет: «Вопрос об увеличении населения в Восточной Сибири есть самый насущный из всех когда-либо поднимавшихся здесь вопросов». Но в случае с Приамурьем, куда на тот момент включались Амурская и Приморская области (последняя объединяла всё побережье Дальнего Востока от Чукотки и Камчатки до Владивостока), за время, прошедшее с начала их заселения, успехи оказались очень скромны, признаёт генерал-губернатор.

4.4. Льготы не работают — как завлечь людей в край?

Именно при Дмитрии Анучине от Иркутского генерал-губернаторства в 1884 году отделяется новое Приамурское генерал-губернаторство с центром в Хабаровке, будущем Хабаровске (сменил название с 1893 г.), который накануне, весной 1880 года, стал сразу и городом, и центром Приморской области. Различия между Приамурьем и остальными частями вверенного ему края Анучин понимает очень хорошо. В отличие от Сибири, для заселения юга Дальнего Востока требуется переселение «массами при содействии правительства», уверен он.

При этом, как выяснилось за десятилетия, любые льготы от властей при самостоятельном переселении оказываются бесполезны. За время пути в тысячи вёрст, занимающего годы жизни, переселенцы истощают все свои запасы, превращаясь в бродяг-кочевников, и хорошо ещё, если остаются живы и оседают где-нибудь в Западной Сибири или в крайнем случае близ Енисея. Поэтому, считает генерал-губернатор, крестьян в Южно-Уссурийский край, как именовали тогда нынешнее Приморье, нужно доставлять морским путём (с корабля Добровольного флота, идущего из Одессы во Владивосток 45-50 дней, по пути не сбежишь), за счёт правительства, с запасом хлеба на посев, инструментами и подъёмными.

«Переселение хотя бы тысячи русских семей в Южно-Уссурийский край кругосветным путём составляет предприятие грандиозное, требующее немалых материальных жертв со стороны правительства», — так охарактеризовал свой замысел Дмитрий Анучин. Но он надеялся, что в Петербурге согласятся с этим планом, поскольку на это была большая военно-политическая причина.

За несколько лет до этого в отношениях России и Китая начинается кризис, позднее получивший название Кульджинского — из-за территории близ Туркестана, принадлежащей Китаю, известной русским как Илийский край. Наша страна вынуждена в 1871 году занять эти земли после вспыхнувшего там мятежа, чьи предводители ориентировались на Великобританию, а отдавать Илимский край назад не очень-то спешит. К концу 1880 года обстановка накаляется настолько, что в Тихий океан послана эскадра под командованием вице-адмирала Степана Лессовского, бывавшего на Дальнем Востоке ещё с адмиралом Евфимием Путятиным в 1850-х — ради этого флотоводец даже покидает пост управляющего Морским министерством. Военный министр Дмитрий Милютин излагает целый план войны с Китаем. В Восточной Сибири, согласно плану, предполагается держаться активной обороны и даже нанести удар через границу, заняв какой-нибудь «значительный город».

К счастью, дипломаты урегулировали кризис в Кульдже, территорию отдали обратно Китаю за компенсацию, о чём в феврале 1881 года стороны подписали договор. Но отношение китайских властей к России на Дальнем Востоке меняется. Прилегающую к России Маньчжурию решено переводить из военного управления в гражданское, что означает перспективу скорейшего и активного заселения и распашку до 100 тысяч десятин земли. Отвечать на такие намерения можно лишь единственным способом: поскорее и погуще заселить Приамурье.

Обоснование было простым. На тот момент всю Приморскую область обороняло около 7 тысяч военных, но их количество предполагается удвоить. Чтобы хотя бы половину от требуемых для такого увеличения состава новобранцев забирать из местного населения, «необходимо переселить в Южно-Уссурийский край от 20 до 35 тысяч семей», подсчитали в Министерстве внутренних дел.

Как доставить людей на Дальний Восток попроще и поскорее, подсказал успешный опыт перевозки ссыльных на Сахалин и доставки эшелона войск из Одессы во Владивосток в 1880 г., вспоминает многие годы спустя бывший Приамурский генерал-губернатор Павел Унтербергер. За следующие несколько лет правительство попробует разные схемы организации переселения крестьян в Южно-Уссурийский край морем.

Сначала за три года с 1883-го бесплатно (за «казённый кошт») перевезли 750 семей (менее 5 тыс. человек) из Черниговщины. Они оказались плохими хозяевами. Затем разрешили ехать во Владивосток за свой счёт, причём только тем, у кого было не менее 600 руб. на обзаведение на месте. За два года таких прибыло менее 3 тыс. человек, но из них получились уже хорошие хозяева. Так был найден компромисс, и с 1887 года на юге Дальнего Востока принимают тех, кто имеет средства на проезд, а ссуду на обустройство в размере 600 руб. выдают уже на месте — на 30 лет.

«Получив по прибытии в край по 600 руб., они закупили по 5-6 шт. рогатого скота, по 2-3 лошади, провиант и зерно на семена. Обзаведясь инвентарем, некоторые из них умудрились отложить из казённой суммы кое-что и на чёрный день. Благодаря этому все вновь прибывшие переселенцы после 1887 г., засевая с первого же года до 10 и более десятин, сразу зажили зажиточно», — описывает последствия введения нового порядка автор очерка «Люди и нравы Дальнего Востока».

В результате к 1891 году, через 30 лет после начала переселенческих программ, в Амурской области живёт 25,5 тыс. крестьян, в Приморской — 21 тыс., а общая численность населения в русском подданстве с учётом горожан, казаков, военных, инородцев, ссыльных и ссыльнопоселенцев — 71 тыс. и 89 тыс. соответственно. В сумме это 160 тысяч русских на почти 40 тыс. иностранцев.

4.5. Железнодорожная река: как Сибирская дорога (и Столыпин) поменяли переселенческий ландшафт Приамурья

Однако настоящий размах переселение земледельцев на юг Дальнего Востока приняло лишь с приходом железной дороги. Транссиб строился с 1891 года и сдавался участками (см. подробнее Глава 2). Наибольший эффект это оказало на нынешнее Приморье. Только за 1900 год, сразу после открытия Забайкальской железной дороги, дотянувшейся до Сретенска (город на Шилке), в Приморскую и Амурскую области прибыло более 15 тыс. переселенцев, докладывает в Петербург генерал-губернатор Приамурья Николай Гродеков. И это при том, что в 1880-е годы среднегодовой приток составлял 3 тыс. человек, а в 1890-е — не более 5 тыс. человек.

По подсчётам Гродекова, переселенческий результат Приамурского генерал-губернаторства за 1900 год превысил втрое показатель 1898 года и вшестеро — 1896 года. Глядя на это, в 1901 году переселение на судах Доброфлота через Одессу и на подводах через Шилку и Амур решено приостановить, оставив только железнодорожный способ.

Население Приморской области за десять лет, прошедших с момента закладки первого камня в Уссурийскую железную дорогу (1891 г.), растёт со 113,5 тыс. человек до 260 тыс. человек, население Владивостока и Хабаровска — более чем вдвое. На пересечении КВЖД и Уссурийской дороги появляется новый город Никольск-Уссурийский — будущий Уссурийск, остающийся на начало XXI века вторым по численности населённым пунктом Приморского края. К 1900 году в нём постоянно проживает уже 10,7 тыс. человек, «не считая войск». Это тот самый рост населения, о котором мечтал несколько десятилетий назад Дмитрий Анучин.

Пользуясь удобной железной дорогой, на юг Дальнего Востока едут качественно другие переселенцы. Например, в 1899-1902 гг. близ Владивостока осело 225 прибалтийских и 110 таврических рыбаков, очень нужных для «развития рыбного промысла и местного каботажа», отмечает в докладе царю генерал-губернатор Приамурья Николай Гродеков. Слова эти не пусты. Если на Нижнем Амуре иностранцам, прежде всего японцам, русские власти смогли запретить участвовать напрямую в ловле, оставив им лишь скупку и переработку, то на Сахалине засилье иностранных подданных неистребимо. Из-за дефицита собственных работников и судов сахалинские рыбопромышленники просто вынуждены нанимать японцев, у которых в итоге оказались в аренде лучшие промысловые участки.

Дефицит квалифицированного населения — вообще вечная беда Дальнего Востока. В 1901 году Приамурским генерал-губернаторам разрешили причислять к мещанскому сословию желающих переселиться в Амурскую и Приморскую области ремесленников, освобождая их от большинства повинностей на два года. «Изменение контингента переселенцев, направляющихся ныне главным образом из Малороссии, весьма желательно, так как с занятием в крае наиболее удобных, равнинных и открытых пространств, малоросс, привыкший к родным степям, неохотно садится в местах лесистых и увалистых. Великоросс средних и северных губерний здесь был бы наиболее соответственным, при настоящих условиях, колонизатором», — докладывает императору в 1902 году Николай Гродеков.

Он же заключает: «Необходимо влить в край, не в отдалённые сроки, а в ближайшее же время, по крайней мере, миллион переселенцев». Учитывая, что за сорок лет переселения в Приамурье по государственным переселенческим программам прибыло около 126 тыс. крестьян и чуть менее 26 тыс. казаков, это весьма амбициозные цели.

Но в 1906 г. в России начинается аграрная реформа, инициированная главой кабинета министров Петром Столыпиным (по его имени она получила название «столыпинской», а вагоны-теплушки, использовавшиеся для переселения крестьян по железной дороге, ещё долго назывались «столыпинскими»). Главный смысл — крестьянам разрешили выходить из общины и закреплять наделы в личную собственность, объявив Дальний Восток приоритетным направлением для переселения.

В том, что Приамурью нужно русское население, Пётр Столыпин более чем уверен. В марте 1908 г., выступая с защитой законопроекта о строительстве Амурской железной дороги в Государственной думе, он говорит: «Отдалённая наша суровая окраина, вместе с тем, богата, богата золотом, богата лесом, богата пушниной, богата громадными пространствами земли, годными для культуры. И при таких обстоятельствах, господа, при наличии государства, густонаселенного, соседнего нам, эта окраина не останется пустынной. В неё прососется чужестранец, если раньше не придет туда русский, и это просачивание, господа, оно уже началось. Если мы будем спать летаргическим сном, то край этот будет пропитан чужими соками и, когда мы проснемся, может быть, он окажется русским только по названию».

1906 год ещё не стал переломным в плане переселения на Дальний Восток: в Приморскую пришла «всего 1271 семья, около 6300 душ». «Но в 1907 г. в Приморскую область прибыло всего 61722 души обоего пола, — вспоминает тогдашний Приамурский генерал-губернатор Павел Унтербергер. — Этот неожиданный наплыв застал местную переселенческую администрацию неподготовленной для приёма такого числа новоселов. В затруднительное положение встала и местная власть, которая, не будучи запрошена о целесообразности предполагаемых особо льготных условий для переселенцев в Приамурский край, не могла в своё время высказать свой отрицательный взгляд на допущение переселения без посылки предварительно ходоков».

Порядок, разрешавший переселяться на Дальний Восток без предварительной «разведки» на местности «ходоками», то есть выборными от крестьянских общин, в 1907 г. отменили, хотя это не остановило поток самовольных переселенцев полностью — они отправлялись в путь без разрешения переселенческих властей, а в дороге и по прибытии не могли претендовать на льготы. «Тем не менее, для них в конце концов эта льгота выхлопатывалась», — отмечает Павел Унтербергер.

По его подсчётам, в 1906-1910 гг. в Приморскую область приехало 128,3 тыс. душ обоего пола, в Амурскую — 60,6 тыс. человек, то есть всего почти 190 тыс. человек. Правда, за этот же период «вернулось обратно или осело вне пределов Приамурского края 22 707 душ обоего пола». Часть из вернувшихся отказались от жизни в Приамурье из-за того, что им были отведены заболоченные или лесистые участки без проведения правительством работ по мелиорации, расчистке и обустройству дорог, проходимых на телеге.

«Ссудная помощь, в среднем в 150-200 рублей на семью, слишком мала, если принять в соображение трудные условия водворения, бедноту переселяющегося элемента и дороговизну предметов первой необходимости. Ссуда эта в среднем не должна быть ниже 300 рублей, а, в зависимости от удаленности участков и других неблагоприятных условий водворения, ее следует повышать до 600 рублей», — настаивает бывший генерал-губернатор.

В целом, несмотря на все трудности, меры государственной поддержки переселения в Приамурье, предпринятые между окончанием русско-японской войны и революцией, дали результаты. Позже будет подсчитано, что надежды Николая Гродекова на переселенческий миллион сбылись примерно наполовину: за 1900-1917 гг. в Приамурский край благодаря «столыпинской» реформе прибыло 500 тыс. переселенцев.

4.6. Зона рискованного земледелия: наводнения, заморозки, болота и коррупция

«В массе народа до сих пор циркулируют слухи об Амуре как о благодатной, богатейшей стране; в глазах интеллигентной публики это мнение об Амуре как о каком-то Эльдорадо уже значительно пошатнулось, — пишет в 1892 г., после экспедиции в Амурскую область, знаменитый ботаник Сергей Коржинский. — Мы до сих пор решительно не можем ответить, какие же условия встречает переселенец в этой стране, и представляет ли она данные для развития сельского хозяйства и экономического процветания населения».

После стольких лет организованного переселения в Приамурье — вывод неожиданный, но власти на местах давно уже поняли: земледельцам здесь непросто. Забайкалье из-за ранней осени, поздней весны, засух и плохих почв подвержено сильным колебаниям в урожайности, из-за чего цена на хлеб здесь может меняться с 20 копеек за пуд в удачные годы до 2,5-3 рублей за пуд в неудачные, отмечает в начале 1890-х годов Приамурский генерал-губернатор Андрей Корф. Южнее Петропавловского порта можно надеяться, да и то не каждый год, вырастить ячмень, на Сахалине хлебопашество возможно только в его южной части, а по Амуру — в неширокой, в 200-250 вёрст, полосе от станицы Черняево нынешней Амурской области до Хабаровки и потом по реке Уссури.

«Посев озимых хлебов в этом районе не везде, однако, возможен вследствие бесснежья зимы; но яровые хлеба постоянно удаются, давая земледельцу с десятины вообще 40-60 пуд. ярицы или пшеницы», — докладывает императору генерал-губернатор. По данным изданного по приказу Корфа в 1892 г. «Краткого очерка Приамурского края», к хлебопашеству пригодны некоторые места в долине Амура, «узкая полоса по реке Уссури» и «пространство от рек Даубихэ (ныне Арсеньевка) и Судахэ до государственной границы (собственно Южно-Уссурийский край)».

Лучшая земля — в Зея-Буреинской низменности, подтверждает в 1912 г. в очерке «Приамурский край» бывший генерал-губернатор Павел Унтербергер. «Амурский чернозём» по качеству «далеко уступает степному чернозему Европейской России. Тем не менее, плодородность этой почвы очень удовлетворительна», пишет он. Хороши для хлебопашества также Приханкайская равнина и верховья Уссури. Благодаря обилию земли в Приамурье пока ещё возможна залежная система землепользования: подняв целину, на ней сеют несколько лет, а потом оставляют отдыхать, переходя на новый нетронутый участок.

Северо-Уссурийский край осваивать сложнее: здесь наблюдается «значительная болотистость почвы вследствие отсутствия достаточных стоков дождевой и наземной воды», сообщает в отчёте на имя государя в 1900 году генерал-губернатор Николай Гродеков. «Характер здешней заболоченности в большинстве случаев таков, что для её устранения не требуется производства особенно сложных осушительных работ: чаще всего достаточно проведения магистральных канав», — добавляет Гродеков.

В 1893 году агроном Николай Крюков издаёт «Очерк сельского хозяйства Приморской области». «Переселенец, попадая в Уссурийский край, сразу становится в затруднительное положение: климат страны ему неизвестен, с почвой он ещё не освоился, а между тем климатические и почвенные условия края настолько своеобразны, что здесь никак нельзя действовать на основании только российского опыта. Первые переселенцы очутились здесь поэтому в положении людей с завязанными глазами», — пишет он.

Тем не менее, в регионе возделываются озимая и яровая рожь, яровая пшеница, овёс, ячмень, гречиха и просо многих сортов, но озимые культуры имеют второстепенное значение. Доминируют культуры, происходящие из Китая: они более устойчивы к местному климату и вытесняют «пришельцев» из Сибири и других частей страны. Картофель в Приамурье, например, пришёл из очень разных мест: сначала Китая, Японии и Америки, потом Черниговской и Полтавской губерний. Местные земледельцы предпочитают ранние сорта, покупают картофель в основном горожане и войска.

На рубеже веков хлеб на юге Дальнего Востока возможно сбыть лишь в города, войскам, ссыльным или рабочим золотых приисков. За границу его продавать нереально — сильна конкуренция дешёвого маньчжурского хлеба. Несмотря на масштабную колонизацию, Приамурье остаётся зоной рискованного земледелия. Ранние заморозки, сильные дожди и наводнения — всё это портит жизнь не только производителям хлеба, но и всему населению.

Ещё на местных землепашцах сказывается зависимость от интендантских закупок, то есть поставок в войска и для арестантов. Как только казённые закупки падают, цены на хлеб снижаются до таких размеров, что уже не могут окупить его производство, и площади запашки тоже падают. Смягчает это влияние, да и то лишь в отдельных местностях, только появление новых потребителей — например, железнодорожных рабочих или винных заводов. В целом три области Приамурского генерал-губернаторства дали в 1901 году 30 миллионов пудов зерна с 450 тыс. десятин пашни.

Важно отметить, что частного землевладения в Приамурье фактически нет. Переселенцы пользовались правом выкупа не очень активно, а выкупать наделы другим частным лицам разрешили только в 1890-х. В редакции 1894 г. «Правил о продаже земель» в Приамурском генерал-губернаторстве установлено, что участки 1-го разряда, то есть вблизи городов, разрешено отдавать по 6 рублей за десятину, прочие — вдвое дешевле. Покупать землю позволили даже состоящим на государственной службе, что ранее запрещалось — теперь требуется лишь дать подписку, что после выхода в отставку покупатель останется жить на территории области покупки. Даёт разрешение на приобретение канцелярия генерал-губернатора.

В 1899 г. чиновник Переселенческого управления Александр Риттер подсчитывает: в Южно-Уссурийском крае выкуплено 14,6 тыс. десятин, в том числе крестьянами 4,8 тыс. В Амурской области на 1897 г. выкупили 41 тыс. десятин, в том числе крестьяне — 9 тыс. десятин. Всего к 1900 г., по данным советских исследователей, в Приамурье в частной собственности находится около 57 тыс. десятин земли, тогда как общинам крестьян-переселенцев принадлежит 2,1–2,2 млн десятин. В 1901 г. продажу земли частным лицам запрещают.

Ещё одна дальневосточная особенность — наличие отвода земель для казачьих войск. В 1894 г. генерал-губернатор Сергей Духовской отводит в распоряжение правления Амурского войска около 5,8 млн десятин, Уссурийского — около 9,1 млн десятин. За вычетом резерва, полосы неотчуждаемых казённых земель в 100 вёрст в обе стороны от путей Уссурийской и Амурской железных дорог и лесных дач собственно казакам остаётся немного: Амурским около 1,5 млн десятин, Уссурийским — около 980 тыс. десятин.

Земли предполагалось использовать для расселения новой волны казаков-переселенцев, но сельским хозяйством занимались лишь на считанных процентах от территорий — остальная земля лежала под спудом. «Казачья администрация извлекала из отвода главным образом средства для своих общих казачьих нужд, продажею строевого леса и дров с участков, под заселение не предназначавшихся. Это дало возможность создать войсковой капитал, который в 1910 г. выражался в Амурском войске в цифре 200 тыс. рублей, а в Уссурийском в 880 тыс. рублей», — отмечает Павел Унтербергер. В 1907 и 1910 гг. формально в казачьем отводе разрешили селить переселенцев, но законодательство так и не было проработано. Словом, свободной земли в Приамурье не так много, как могло бы быть.

Не обходится в земельном вопросе и без коррупции. Автор очерков «Люди и нравы Дальнего Востока» Гамалиил Гантимуров со ссылкой на местные газеты приводит с десяток случаев, когда земля, купленная людьми, близкими к местным властям, в итоге или пустует, или достаётся в аренду иностранцам. Например: «Пфейфер, остзеец-врач, друг-приятель покойного барона Корфа, купил более 1000 десятин прекраснейшей земли, отдал её в аренду китайцам и, получая солидную аренду, живет по-баронски во Владивостоке». Яков Пфейфер — первый главный врач Владивостокского морского госпиталя (до 1881 г.), переведённого в 1871 г. из Николаевска вместе с другими учреждениями военного порта.

Или вот: «Фик, из остзейских баронов, приобрёл 500 десятин за 1500 р. Через несколько месяцев продал землю купцу Лангелитье за 30,000 р. Вся земля арендуется китайцами». Фик — известный землевладелец, у него образцовое хозяйство на примерно 500 десятинах под Никольским, которое агроном Крюков ставит в пример казакам и приморским крестьянам из-за высокой урожайности. Германский подданный Иоганн Генрих Лангелитье, купец 1-й гильдии — один из отцов-основателей Владивостока. Он же, утверждает Гантимуров, выкупил ещё 200 десятин у одного «учёного агронома-остзейца», который сначала пробовал разводить фрукты, но разочаровался, и 100 десятин на своё имя — и всё отдал в долгосрочную аренду китайцам.

4.7. Дорогое удовольствие: почему заниматься сельским хозяйством на Дальнем Востоке так непросто?

С помощью одного из приложений к очерку 1893 г. Николая Крюкова и других сопоставимых данных можно приблизительно оценить, насколько существенны пресловутые 600 рублей — именно столько, по расчётам, сделанным в эти же годы специалистом по переселенческой политике Фёдором Буссе, требуется наличных средств на первоначальное обзаведение в Южно-Уссурийском крае: построить избу, купить скот и инвентарь и продержаться до первого урожая.

До 600 рублей, подтверждает в 1912 году в очерке «Приамурский край» Павел Унтербергер, нужно выдавать поселенцам для утверждения на сложных для освоения участках. В Министерстве внутренних дел в те же годы считают по-другому. Циркуляр от 19 февраля 1893 г № 11 гласит: для первоначального обзаведения в Амурской области семье из 6 душ обоего пола, в том числе двух детей до 10 лет, необходимо не менее 100 руб.

Что можно купить на эти деньги? В Никольском, по данным Крюкова, телега с окованными колёсами обходится в 45-60 рублей (отдельно колёса без шин — 12-15 рублей, а с шинами — 17-20 рублей). Это недёшево: для сравнения, в Амурской области в эти же годы телега с окованными колёсами стоит 25-40 рублей. Простые сани с оглоблями в Никольском стоят 3-5 рублей, а с подрезами — 9-10 рублей.

Добавить к этому хомут (8-12 рублей) и полную рабочую сбрую (20-25 рублей, и это ещё далеко не самые высокие цены — в соседней Хабаровке хомут стоит 10-25 рублей, сбруя — 25-30 рублей), а также четыре подковы для лошади с работой (2 рубля) — и если считать, что крестьянское хозяйство начинается не с избы, а со средств передвижения, то 20% от 600-рублёвой ссуды уже потрачено — а переселенец ещё даже лошадь не купил!

А чтобы пахать, разве не нужен инвентарь? Лемех и нож для плуга обходятся в 8-10 рублей, набор зубьев к бороне — 2-2,5 рубля, лопата — 75 копеек — 1,5 рубля, топор плотничный или дроворубный — от 2,5 до 4 рублей, серп — до 1,2 рубля, коса-литовка — до 1,5 рублей (и ещё 1,2 рубля за точильный и отбивальный инструмент к ней). И так далее.

В середине 1900-х годов производится новое обследование крестьян Южно-Уссурийского края, итоги которого, подведённые князем Львом Крапоткиным, опубликованы Приамурским отделом Императорского Русского географического общества в 1908 г. По этом данным, рабочая скотина для запашки стоит: лошадь — 160 руб., бык — 90 руб. (животные-подростки чуть дешевле). Одна свинья обойдётся в 25 руб., гусь — в 2 руб., утка — в 80 коп., курица — в 40 коп. Колодка пчёл стоит 15 руб.

Значительно дороже инвентарь и оборудование для сельскохозяйственных работ. Плуг стоит 30 руб., борона — 10 руб., веялка — 50 руб., жатка — 250 руб., ветряная мельница — 350 руб., жатка-сноповязка — 400 руб., молотилка на конной тяге — 450 руб., паровой молот, водяная мельница и круподёрка — по 800 руб., паровая мельница — 3,5 тыс. руб.

Интересен расчёт Николаем Крюковым себестоимости производства хлеба. В 1890-х поднять целину, по его данным, стоит 15 рублей, бороновать в четыре бороны — 5 руб., засеять десятину 6 пудами гречихи — 6 рублей. Три косаря скосят гречиху за 4,5 рубля, пять вязальщиц свяжут снопы за 4 рубля, свезут снопы ещё за 3,3 рубля. Корейцы обмолотят зерно из расчёта 5 рублей за 1000 снопов ещё за 6 рублей.

Итого потрачено 44 рубля на десятину, и если получен хороший урожай в 70 пудов, себестоимость пуда выходит 63 копейки. Продать пуд гречихи можно в среднем за 70 копеек. Выходит, одна десятина даёт 49 рублей дохода при расходах 44 рубля, и заработать на ней можно 5 рублей. На ярице или пшенице, которой засевается поле после гречихи, можно заработать 8 рублей 60 копеек с десятины — при затратах на возделывание в 49 рублей.

«Таким образом, оказывается, что собственно доходность земледелия в Южно-Уссурийском крае весьма невелика, невзирая на высокие цены, платимые за хлеб интендантством... Такой результат объясняется крайне убогими приёмами культуры, практикующимися русским населением, и вместе с тем отсутствием такой организации хозяйства, которая бы наиболее соответствовала местным климатическим, почвенным и другим условиям», — делает вывод агроном.

Недостаток рабочих рук побуждает частных землевладельцев, зажиточных крестьян и казаков применять сельскохозяйственные машины, закупаемые в Америке и Германии. Но это «мало оказало влияния на усовершенствование самой культуры хлебопашества», признаёт в очерке «Приамурский край» Павел Унтербергер. «Удобрение выпаханной земли и применение более рационального способа землеобработки поднимет ценность продукта выше рыночной цены, в то время как при наличности запаса целины этого можно избежать. Впоследствии при увеличении населения и при сокращении земельных запасов, естественно, явится сама собою и необходимость перейти к более совершенной земельной культуре», — прогнозирует он.

Особенно горький оттенок рассуждениям о примитивном русском землепашестве на юге Дальнего Востока придаёт сравнение с успехами соседней Северной Маньчжурии, где к 1910 году население вырастает до 4 миллионов человек, в том числе 2,8 миллионов в провинции Хейлунцзян. «Русское население в 1891 году давало хлеба в Приамурье до 3 миллионов пудов, в 1905 году 23 миллиона пудов и в 1910 году — 22 миллиона пудов. Китайское земледелие только в Хейлуцзянской провинции в 1891 году давало приблизительно до 20 миллионов пудов, а в 1908 году в этой провинции дало свыше 120 миллионов пудов», — пишет в очерке «Русское дело на Дальнем Востоке» в 1912 г. Спиридон Меркулов.

Далее: Глава 5. Народы и племена